Дети белых ночей - Дмитрий Вересов

Он очень хотел увидеть Альбину. Просто посмотреть на нее. Занавесить ее лицом навязчиво выплывающие из подсознания голубенькие глазки. Но ее еще не было. Он специально пришел немного пораньше. Чтобы успеть посмотреть. Но она в этот день опаздывала.

С Альбиной он не виделся уже несколько дней. То, что они каждый день встречались в школе, не считалось. С этой недели после уроков она стала ходить на дополнительные занятия по химии. Из двух десятых классов в медицинский собиралось поступать шесть человек. Двое – в педиатрический, четверо в Первый мед. По доброте душевной Татьяна Викторовна решила преподать им химию немного поглубже, чем в школьной программе. И теперь Альбина задерживалась на час.

Ждать ее Женька не мог.

Он сам ничего не успевал. В пять ему надо было уже бежать на работу. Приходил он домой в девять. Оставалось только четыре свободных дня. А вопросов к экзаменам было море. Иногда он впадал в панику, перечитывая их и понимая, что не то что ответов не знает, но и не понимает, о чем идет речь в вопросах. Этот учебный год промелькнул для него незаметно. А вот так, после всего хорошего, что подарила ему судьба, взять и провалиться на выпускных экзаменах он позволить себе не мог.

Она вошла в класс со звонком. Женьке пришлось подавить в себе неожиданное мерзкое чувство отчаянного страха. Страха, что он может ее потерять. Что она покатится в свою новую институтскую жизнь и даже ждать ее за углом у него не будет никакой возможности, а может быть, и права. И как же тогда жить? Ради кого совершать поступки и преодолевать свои собственные слабости?

Прикрывшись от всех ладонью, он смотрел на нее. На ее точеный профиль и выбившуюся из хвоста волнистую прядь волос. Он вынул из тетрадки промокашку и попробовал зарисовать эту красоту на память. Но чернила сразу же начали расплываться. И уже в следующую секунду получившийся образ превратился в синего причудливого червяка.

После уроков он ждал ее напрасно. Из-за своей телефонной будки ему было прекрасно видно, как она вышла. Он успел обрадоваться. И с блаженной улыбкой прислонился спиной к стене. Но она из-за угла так и не появилась. А когда он не выдержал и выглянул опять, то увидел, что идет она не к нему, а совершенно в противоположную сторону. А рядом с ней, что-то объясняя и нагло улыбаясь, тащится Акентьев.

Он отработал без всякого энтузиазма. Радовало только то, что Наташа сегодня была выходная. И все же в сестринскую, куда его вызвала старшая сестра Лариса, он зашел с неприятным чувством, успев перебрать в голове все, что он мог сделать не так.

Лариса говорила и говорила. С жаром говорила. И сама себе, похоже, не верила.

– Нехорошо получается. Я все понимаю, растешь, гормоны. Но ведь у всех так, родимый! Что ж теперь, на всех кидаться? Да еще ведь где? В Академии! Пришел. Нате вам, я тут без году неделю – хлебайте! Как же так, мальчик ты мой? А ведь так и не скажешь. На вид-то ты – скромный. Стыд-то терять нельзя! А правда всегда всплывает! Ну! Что ты молчишь?

– А что мне говорить? – неожиданно хладнокровно ответил ей Невский.– Вы ведь мне, конечно, не поверите.

– Я бы, может, тебе и поверила,– вроде бы смягчилась Лариса и стала смотреть куда-то вниз, мимо Женьки.– Да не могу. Сестер обижать не могу. Уволится одна – всему отделению наказание. Девочки хоть день между дежурствами должны поспать. А кем я ее заменю? А без сестры никак. Она санитарку заменит, а санитар за сестру не сможет. Вот и приходится выбирать. Или ты. Или она.

Она тяжело вздохнула, повернулась к нему спиной и достала из ящика белый лист.

– Пиши, дружок, заявление по собственному желанию. Тебе так и так уходить придется – экзамены в школе все равно в июне сдавать будешь. Я Марлену Андреевичу так и скажу. Уволился, потому что в школе экзамены.

Он не вышел, он выскочил из дверей отделения кардиологии как ошпаренный. И долго спешил неизвестно куда. По каким-то малюсеньким и не хоженным ранее улочкам Выборгской стороны. А потом долго стоял в маленьком скверике, прижавшись лбом к холодной железной качели.

Надо было уйти из школы в восьмом классе и давно уже ходить по морям-океанам. И горя никакого не знать.

Он подумал, что хочет одного. Прийти домой, позвонить ей по телефону и сказать одну только фразу:

– Мне плохо, Альбина.

Ведь для того и существуют друзья, чтобы помогать в трудную минуту. Не маму же бедную грузить своими проблемами.

Но потом он подумал еще чуть-чуть. И решил, что такие слова никому и никогда не скажет. Вот после этого-то он точно перестанет для нее существовать.

Солнце пригревало. Альбина была в белом беретике и вишневом весеннем пальто. Нарядная и красивая. Они стояли возле ограды нежно зазеленевшего Таврического сада. Но на душе было слякотно и противно. А горло ощутимо сжимали непонятно откуда взявшиеся тиски.

– Все-таки недаром говорят – первое впечатление о человеке самое верное,– сказала она сухо и оглядела его неприязненно с ног до головы.– И ведь все так и есть... А я, как тебя увидела в первом классе, так сразу и поняла, что ты ничтожество, хлюпик.

Она отвернулась от него, глядя на проходящих мимо людей. Говорила, как будто просто рассуждала вслух. Спокойно и скучно. И это ранило его больше всего. Если бы она требовала от него ответа, возмущалась и ненавидела, он, может быть, был бы даже польщен. Но она была равнодушна и презрительна. И этим его уничтожала.

– А я думала, ты особенный...– Сердце у него болезненно сжалось. Значит, все-таки думала.– Гореть умеешь... А тебе ничего в этой жизни не нужно, потому что ты ничего не можешь. Книжный червь. Слабак! На маменькину пенсию всю жизнь жить будешь и глазом не моргнешь. Корочку хлебную грызть будешь в уголочке за книжечкой.– И добавила полушепотом, теребя носком туфли одинокий одуванчик: – Так перед отцом за тебя стыдно!

Правду о подсобке он не смог бы сказать ей даже под страхом пыток. Значит, оставался только один вариант. Что он позорно испугался трудностей. Спасовал. Но все это, во всяком случае, еще можно было обсуждать и не провалиться от стыда сквозь землю. Страдать молча.

– Ну все. Мне пора. Знаешь, не жди меня больше никогда. Я теперь другой дорогой к дому хожу.

И она повернулась и пошла. А он даже не стал оборачиваться ей вслед. Потому что ему сейчас хотелось одного – снять с горла озверевшие тиски. Только он не знал как. И чтобы как-то отвлечься, сосредоточенно затаптывал ботинком новенькую зелененькую травку.

А вечером, когда с работы вернулась Флора, он спросил ее без всяких предисловий:

– Скажи мне, ты сильно любила моего отца?

* * *

Эзотерически ориентированная Анна Яковлевна поселила в ее душе беспокойство. А ведь Флора ей так доверяла... Когда она узнала, что Флориного сына зовут так же, как и погибшего отца, она поджимала губы и долго собиралась, прежде чем откровенно высказаться по этому поводу.

– Видите ли, Флора Алексеевна, я не навязываю вам свою точку зрения, но...– она еще секунду колебалась,– считается, что называть детей в честь погибших родственников, по меньшей мере, неразумно. У них есть большой риск повторить несчастную судьбу того, чьим именем они названы.