Воспоминания последнего протопресвитера Русской Армии - Георгий Шавельский

Очень скоро все мы, раньше не знавшие его, присмотрелись к нему, привыкли и уже далеки были от какого бы то ни было страха или смущения перед ним.

Надо отметить еще одну черту великого князя в его отношениях к людям. Великий князь был тверд в своих симпатиях и дружбе. Если кто, служа под его начальством или при нем, заслужил его доверие, обратил на себя его внимание, то великий князь уже оставался его защитником и покровителем навсегда. В этом отношении он был совершенно противоположен государю. Из самых близких к государю, самых доверенных лиц никто не мог быть уверен, что сегодня проявлявший к нему исключительное благожелание, безгранично доверяющий ему, любящий его государь завтра не отстранится от него, не удалит его от себя. Было бы невозможно перечислить всех тех лиц, которые из безграничной царской милости быстро попадали в опалу. Укажу здесь лишь двух.

В первой половине 1915 г. самыми близкими к государю лицами были свиты его величества генерал-майор князь В.Н. Орлов и флигель-адъютант полк. А.А. Дрентельн. И оба они совсем немилостиво были удалены: первый – в августе, а второй – в конце 1915 г. И государь подвергал людей такой опале спокойно, без терзаний, успокаивался быстро и крепко забывал своих недавних любимцев. Эту черту государя знали все: более или менее близко стоявшие к государю так и понимали, что сегодняшняя царская милость завтра может смениться немилостью. У великого князя, пожалуй, можно было подметить другую слабость. От «своих» он никогда не отворачивался и упорно защищал тогда, когда они оказывались недостойными защиты. Так, например, было, как упомянуто выше, с генералом Артамоновым и со многими другими.

Великий князь был искренне религиозен. Ежедневно и утром, вставши с постели, и вечером, перед отходом ко сну, он совершал продолжительную молитву на коленях с земными поклонами. Без молитвы он никогда не садился за стол и не вставал от стола. Во все воскресные и праздничные дни, часто и накануне их, он обязательно присутствовал на богослужении. И все это у него не было ни показным, ни сухо формальным. Он веровал крепко; религия с молитвою была потребностью его души, уклада его жизни; он постоянно чувствовал себя в руках Божиих. Однако, надо сказать, что временами он был слепо-религиозен. Религия есть союз Бога с человеком, договор, – выражаясь грубо, – с обеих сторон: помощь – со стороны Бога; служение Богу и в Боге ближним, самоотречение и самоотвержение – со стороны человека. Но многие русские аристократы и не аристократы понимали религию односторонне: шесть раз «подай, Господи» и один раз, – и то не всегда, – «Тебе, Господи». Как в обыкновенной суетной жизни, они и в религиозной ценили права, а не обязанности; и не стремились вносить в жизнь максимум того, что может человек внести, но всего ожидали от Бога. Забывши истину, что жизнь и благополучие человека строятся им самим при Божьем содействии, легко дойти до фатализма, когда все несчастья, происходящие от ошибок, грехов и преступлений человеческих, объясняют и оправдывают волей Божьей: так, мол, Богу угодно.

Великий князь менее, чем многие другие, но всё же не чужд был этой своеобразности, ставшей в наши дни своего рода религиозной болезнью. Воюя с врагом, он всё время ждал сверхъестественного вмешательства свыше, особой Божьей помощи нашей армии. «Он (Бог) всё может» – были любимые его слова, а происходившие от многих причин, в которых мы сами были, прежде всего, повинны, военные неудачи и несчастья объяснял прежде всего тем, что «Так Богу угодно!».

Короче сказать: для великого князя центр религии заключался в сверхъестественной, чудодейственной силе, которую молитвою можно низвести на землю. Нравственная сторона религии, требующая от человека жертв, подвига, самовоспитания, – эта сторона как будто стушевывалась в его сознании, во всяком случае – подавлялась первою.

В особенности заслуживает внимания отношение великого князя к Родине и к государю. «Если бы для счастья России нужно было торжественно на площади выпороть меня, я умолял бы сделать это». Эти слова я два или три раза слышал от великого князя. И эти слова не были пустой или дутой фразой, они выражали самое искреннее чувство любви великого князя к своей Родине. Великий князь, действительно, безгранично любил Родину и всей душой ненавидел ее врагов. Характерен следующий случай.

Когда в 1917 г. немцы заняли Крым, император Вильгельм послал своего флигель-адъютанта спросить великого князя, не может ли Вильгельм для него быть в чем-либо полезным. Великий князь флигель-адъютанта не принял, а через генерала бар. Сталя, состоявшего при нем, сообщил, что ему ничего не надо.

А между тем он в это время во многом нуждался.

Я всегда любовался обращением великого князя с государем. Другие великие князья и даже меньшие князья (как, например, Константиновичи) держали себя при разговорах с государем по-родственному, просто и вольно, иногда даже фамильярно, обращались к государю на «ты». Великий князь Николай Николаевич никогда не забывал, что перед ним стоит его государь: он разговаривал с последним, стоя навытяжку, держа руки по швам. Хотя государь всегда называл его: «ты», «Николаша», я ни разу не слышал, чтобы великий князь Николай Николаевич назвал государя «ты». Его обращение было всегда: «Ваше Величество»; его ответ: «Так точно, Ваше Величество». А ведь он был дядя государя, годами старший, почти на 15 лет, по службе – бывший его командир, которого в то время очень боялся нынешний государь.

Внешняя форма отношений великого князя к государю была выражением всего настроения его души. Великий князь вырос в атмосфере преклонения перед государем. По самой идее государь был для него святыней, которую он чтил и берег. Когда в январе 1915 г. государь собственноручно вручил мне орден Александра Невского, великий князь как-то проникновенно сказал, поздравляя меня: «Не забывайте: государь сам из своих рук дал вам орден. Помните, что это значит!»

Когда в августе 1915 г. великого князя постигла опала, у меня вырвались слова:

– Зачем карает вас государь? Ведь вы верноподданный из верноподданных…

– Он для меня государь; меня воспитали чтить и любить государя. Кроме того, я как человека люблю его, – ответил великий князь.

Когда я видел великого князя в октябре 1916 г. в Тифлисе, мне показалось, что под влиянием опалы, которой он подвергся, а еще более под влиянием всё более сгущавшейся атмосферы в стране, в чем он не мог не считать виновным государя, слепо подчинявшегося своей жене и Распутину, у великого князя ослабело чувство преклонения перед государем. Я думаю, что в это время он переживал большую душевную борьбу. Затем я видел великого князя в ноябре 1918 г. Тогда он избегал разговоров о государе.

В отношении великого князя ко всему – к развлечениям и удовольствиям, в его взгляде на женщину проглядывало особое благородство, своего рода рыцарство. Зашла однажды за завтраком речь об игре в карты.

– Я понимаю, – сказал великий князь, – поиграть в карты, когда это доставляет мне настоящее удовольствие, наслаждение. Но убивать время в игре, еще более – играть для выигрыша, – это гадость, преступление.

Так же он расценивал и все другие развлечения: они ценны и законны, если дают человеку душевный отдых, нужное наслаждение. Они отвратительны и преступны, если вызываются распущенностью и соединяются с пошлостью.