Простите меня! (Сборник) - Наталья Нестерова

«Получила?» — мысленно спросила Маша.

«Еще не вечер», — ответила я многозначительно.

Окошко в кухне, как и во всем доме, было крохотным. Теплосбережение с учетом суровых зим.

В русских избах никогда не делали больших окон — улицу только дурак греет. Но окошко распахивалось, и через него видно Машку со свекровью, копошащихся на земле. И вливался чистый воздух, какой бывает только на Русском Севере, и вытягивался кухонный смрад, от которого в Москве спаса нет. Хочешь стейки дома готовить — получи газовую камеру, никакие вытяжки не спасут.

Когда-то Машка, студентка пединститута, филологического факультета, рассказывала мне о словах, которые непереводимы на иностранные языки — «авось», «заодно» и др… В ответ я (английский, немецкий — легко, испанский — со словарем) озвучивала иностранные слова, которые переводились не одним, а двумя-тремя нашими словами, точной кальки не имелось. Маня заткнулась. А я, по обыкновению, выдала мудрую мысль… точно не помню, вроде «лингвистического воплощения национального самосознания».

Сейчас, наблюдая за огородными работами Маши и свекрови, я трудилась под мысленные непереводимые лозунги: «Где наша не пропадала! Я вам покажу кузькину мать!» Заразившись трудовым азартом сестры, я наготовила на роту. Домашняя лапша на курином бульоне, жаркое, рыба под маринадом — все в больших кастрюлях. Пять салатов, отчасти классических, но в основном фантазийных. В свое время, читая рецепты, я поняла, что русская кухня в разделе холодных закусок позволяет смешивать практически все продукты — главное, заправить их майонезом.

Спина у меня отваливалась. Если бы Машка знала, что я три часа пребывала в самой вредной для моего позвоночника позе — стоя у стола, слегка согнувшись, — то, конечно, запретила бы мне готовить. Но я получала удовольствие, подвергая опасности здоровье. Подвиг — это всегда жертва.

Приехавший вечером Степан за ужином нахваливал мою стряпню с оттенком удивления — не предполагал, что умею готовить. Маня подтрунивала, спрашивала, когда я в общепите работала, моя рука, мол, поставлена на большие объемы. Степина мама, кажется, внутренне сокрушалась — я перевела столько продуктов, сколько у нее за месяц уходит.

Мы, три женщины, смотрели на ужинающего Степана с умилением, только кулачками щеки не подперли. Аппетит у Степана — отменный, а что еще нужно бабам, как не накормить тяжело работавшего мужика?

«Бросить Москву, — мечтала я, — купить здесь домик, выращивать капусту, огурцы в тепличке, потом их солить. Грибы и ягоды собирать, дышать чистым воздухом и не заботиться о том, что директор института проталкивает диссертацию очередного блатного тупицы, которого тебе в начальники потом назначат». Горожан время от времени посещает фантазия — уехать в глушь, в деревню, вести натуральное хозяйство. Мечтать не вредно. Требуется только задвинуть в дальний угол вопросы: в какой школе будет учиться наш сын? кто станет возделывать огород, если муж из всех сельхозорудий признает только газонокосилку? и на какие средства вообще мы будем жить? Кроме того, у нас есть дача — крепкий домик на шести сотках, три яблони, две сливы, неприхотливые многолетние цветы, траву Борис косит дважды в сезон. Сделать из домика конфетку, а из участка — образцовый питомник у меня нет сил. Поэтому молча соглашаюсь с мужем: дача — для ленивого отдыха, для шашлыков на природе.

Домой мы возвращались на стареньких «жигулях» Степана. Мой муж меняет машины каждые три года, пока не кончилась гарантия и автомобиль не стал требовать частого ремонта. Степан относится к своей машине, как деревенский мужик к коню, — надо ухаживать, заботиться до последнего. Купил лошадь — береги. Меня устраивает позиция мужа: если нам по карману менять машины, чего ж не менять. С другой стороны, в отношении Степана к своему «железному коню» было что-то атавистическое, несовременно трогательное. Маша и Степан могли себе позволить купить новый автомобиль, но не покупали и старую колымагу считали едва ли не членом семьи.

Мы везли остатки моей стряпни.

— Не свиньям же отдавать, — сказала мама Степана. — У нас поросят только Глашка Кривая держит, противная баба. А Степушка, в город приедете, покушает.

Изо всех сил я сдержала смех: мать, которая не надышится на сына, сравнивает его с поросятами.

Я дремала на заднем сиденье, повалившись на баулы, не поместившиеся в багажник, — Степина мама затоварила нас под завязку. Причем основная часть подарков предназначалась мне. Ладно, травки-муравки, сушеные грибы реально взять с собой в Москву. Но тащить в поезд банки с маринованными огурцами, пакеты с молоденькой картошкой?

Маша с мужем на переднем сиденье тихо переговаривались. Сквозь дрему я слышала, как они обсуждают командировку Степана. Маня спрашивает про какого-то Склярского, или Шклянского, — звуки плывут, нечеткие в моем восприятии. Тем не менее соображаю, что Склянский-Шклярский — это начальник Степана, ответственный за… в данном случае — обвязывание колокола веревками, установку домкратов, веретен и других подъемных механизмов. Начальник без Степы — нуль, по каждой мелочи бегает советоваться, а когда дело сделано, лавры себе забирает, гоголем выступает, как же — руководитель. Машке обидно за мужа, и в то же время она разделяет его позицию: кто надо — Степану цену знает, а в грудь себя кулаком бить не станем.

«Гордость пуще зазнайства» — моя последняя мысль перед глубоким чистым сном.

В разгрузке машины я не участвовала. Момента прибытия в город Петрозаводск не помню. В квартиру Степан, очевидно, нес меня на руках. Положили на кровать, раздели, одеялом укрыли. Проснулась я, помолодев на двадцать лет. Как просыпалась в юности, без спазмов застывшего позвоночника, без напоминаний себе, что стонать надо тихо — сын услышит. И, стиснув зубы, растягивая мышцы спины, постараться не разбудить мужа. У него еще законных полчаса сна. Удивительно, но спина — как новенькая, хоть и после вредного стояния у кухонного стола и плиты. Настроение — забытое: радость от наступившего дня, от того, что живу и мои любимые — живы. Мамы нет. Да. Но ведь и всех нас когда-то не будет. Я прислушалась к себе — тоска по маме приобрела новые краски. Ее, тоски, да и не было вовсе, только светлая грусть.

Решение, которое я приняла, когда разговаривали с Маней про черное и белое, почти не пугало. Осталось дождаться мужа, поставить его перед выбором.

Я прошлась по квартире. Понятно: сил не хватило растащить все по углам — свалили, где ни попадя, в коридоре и на кухне. Дверь в большую комнату была приоткрыта. Мне уступили супружескую спальню, Маша с мужем спали в гостиной, разложив диван. Я заглянула. Они не сплелись голубками. Они лежали друг к другу спиной. Но Степан закинул на Машкино бедро руку — держу свое. А Машка голой, из-под одеяла вылезшей, вывернутой назад ногой, втиснулась между ног Степана.

Несколько секунд я смотрела на них, отметая планы убрать в квартире, приготовить завтрак… Какой, к лешему, им завтрак?

Вернулась в маленькую комнату, нашла бумагу и фломастер, и скотч. Написала.

Прилепила на дверь большой комнаты листок: «Личного времени до 11.30. Целую. Настя».