Френдзона для бэдбоя - Яна Лари

его с малышкой постепенно. Убедись сперва, что он вас снова не обидит. Не пори горячку, если он ваш, то никуда не денется.

Ей-богу, проще договориться с граблями, чем с этой горячкой. Не получается у меня. В груди пожар, а в голове бедлам.

Замешкавшись, стучу в дверь собственной ванной.

«Входи» — сухое как скрип снега в февральский мороз, помогает частично прийти в себя.

— Мартышев, ты что… — хочу закончить фразу резонным: «устраиваешь?», но кто б мне дал договорить…

— Скажи, зачем ты настраиваешь против меня ребёнка? — хрипло цедит Макс сквозь зубы. — Какой я к чёрту бабай?!

— А ты у зеркала спроси!

Пытаюсь сбежать, каждой нервной клеточкой чувствуя бьющее от него напряжение. Но Макс проворнее, первым хватается за дверную ручку, я лишь успеваю одёрнуть пальцы как от кипятка.

Он поворачивает голову и демонстративно всматривается в своё отражение.

— Свет мой, зеркальце, скажи: где я монстра-то проглядел? Где безобразные зубы, уродский нос, что там ещё… Рога! Кстати, о рогах… — Он снова поворачивается ко мне, сокращает расстояние, вынуждая боязливо вжиматься в стену. Это неосознанное движение, будто удар хлыста, подстёгивает его напирать активнее. — Ахметова, это что ещё за панибратство с шефом?

Макс обжигает мне щёку дыханием, продолжая высказываться, настолько грязно и витиевато, что я приоткрываю рот, от одной попытки визуализировать хоть часть обещанного сделать с нами двумя, а потом ещё разок отдельно с Германом, если мы не немедленно не прекратим этот «Форменный, мать его налево за ногу, беспредел!».

— Всё высказал? — быстро шепчу, пока он переводит дыхание. — Значит так. Будешь продолжать устраивать вечеринки и ломать нашу квартиру, Ксения тебя не то что бабаем звать продолжит, а экзорциста вызовет. И заметь, опять без моего вмешательства. А как я обращаюсь к Герману наедине, тебя не касается. Если тебе везде мерещится флирт — это исключительно твои проблемы. И подругу мою обижать не смей. Лина одна мне все эти годы помогала. Ещё вопросы есть?

— Есть!

— Мартышев, не наглей, — возмущаюсь тихо. — Я сейчас просто выставлю тебя метлой поганой! Пойдёшь в своё кино один и будешь сидеть сразу на трёх стульях. Всё как ты привык.

— Почему ты такая красивая, а? — перебивает Макс, обхватывая моё лицо ладонями, и целует прямо в губы!

Собственно, на этом всё. Стою истуканом. Отвечаю обстоятельно и неторопливо, латая пробелы в памяти, затёртые до дыр одинокими ночами. Пощёчину влепить всегда успеется, а пока просыпаюсь…

Вот честно! Чувствую в теле каждый свой атом: покалыванием в пальцах, слабостью в ногах, тёплой волной, бьющей вверх — к самым лёгким, и превращающейся в звук.

В тихий стон, полный тоски по его низкому голосу и нахальному прищуру.

В жалкий вздох, о бесконечных диалогах с тишиной, что вела годами, получая в ответ лишь растерянное эхо — собственный вопрос «Почему?».

Почему обида сразила доверие к нему наповал, но пощадила чувства?

Бабочки

Амиль как-то говорил, что в споре с женщиной главное — вовремя закрыть рот и начать действовать. Есть доля правды в этих словах, Есть!

Разве после того, как Макс, наконец, перестал терзать мои губы и душу, я вспомнила о намеренье познакомить его сногсшибательный зад с моим новеньким, лишь ради красного словца обозванным «поганым», веником?

Не-а. Как пулей вышибло.

Всё на что меня хватило— заторможено выпроводить Лину с сыном, пока он мерил шагами кухню, просматривая в телефоне таблицы и графики.

Дар речи полностью восстанавливается лишь некоторое время спустя. И то потому что кинотеатр в шаговой доступности, а Ксюша хоть и держится по отношению к Максу подчёркнуто холодно, долго молчать по природе своей неспособна. Всю дорогу неустанно пристаёт то к бродячим котам, то к собакам, то ли не наигравшись с Костиком, то ли пытаясь явить нашему спутнику свою самостоятельность.

— Мам, а почему Костя с нами не пошёл?

— Потому что Костя со своей мамой будут делать осеннюю поделку.

— Нам тоже надо… — вздыхает она, поднимая с тротуара каштан, чтобы тут же закинуть в глубокую лужу и пытливо проследить, как Макс отреагирует на забрызганные джинсы.

Тот к её явному разочарованию снова проявляет чудеса актёрской игры, делая вид, что смотрит на часы.

— Надо, но планы поменялись, — решаю последовать его примеру и в порядке исключения «проглядеть» очередную пакость. — Не переживай, утром будет тебе поделка.

— Опять не ляжешь спать?

Вопрос хоть и адресован мне, а глазки щурятся, с упрёком глядя на Макса.

— Ляжет. Я сам сделаю, — опережает меня он.

Ксюша с сомнением хмурится.

— Бартер?

— Компенсация.

— Копе… Конпи… — Малышка сдаётся, не осилив с первого раза новое слово. — Что это?

— Это когда ты кому-то доставил проблемы и потом делаешь что-то хорошее, чтобы загладить вину.

— Проще сразу не лезть, куда не просят, — фыркаю тихо, так, чтобы меня слышал только Мартышев.

— Знаешь ли, порой так трудно удержаться.

Я отворачиваюсь, не выдержав ироничного взгляда на своих губах.

— Тогда мне нужна самая красивая! — заявляет маленькая непоседа, всем видом показывая, что угодить ей будет непросто.

— Легко, — усмехается Макс.

Настаёт мой черёд ехидно стрельнуть в него глазами.

— Есть опыт?

— Есть две руки и голова, — самоуверенно парирует он.

— Тогда дело за малым — хмыкаю в ответ, ощущая горький привкус старой обиды. — Научиться, наконец, держать слово.

— Марьям…

Давно Макс не называл меня полным именем и это тоже возвращает мысли в ту другую осень, когда он, ещё зелёный юнец, так пылко и столько всего обещал. Но обещанные пять дней превратились в пять недель, а затем в пять убийственно долгих лет…

— Нас у тебя было много таких, одноразовых? — срывается против воли наболевшее, почти неслышное в многоголосом шуме вечернего проспекта.

На эмоциях хочу добавить, что этот вопрос — риторический, но нас отвлекает Ксения.

— Мам, я хочу ходить по бордюру! — Она отбежала немного вперёд и теперь указывает на свежевыбеленную линию, окаймляющую клумбу. — Можно?

Ну началось…

А я уже чуть было не поверила, что мы доберёмся без происшествий.

— Можно, — неожиданно вмешивается Макс. — Но тогда ты, скорее всего, упадёшь и испачкаешь своё прелестное платье.

Ксения начинает возмущённо сопеть.

— Не упаду. Я взрослая!

— Сомневаюсь.

А вот это он ляпнул напрасно. Для неё же любое «слабо» — красная тряпка в руках тореадора!

— Зря ты это сказал, — вздыхаю, намереваясь провести с дочерью воспитательную беседу. Возможно даже проявить жёсткость. В крайнем случае — немедленно вернуться домой.

— А знаешь, полезай, — отвечает ей Макс, удерживая меня за локоть. — Но у меня условие.

Ксения с вызовом задирает в подбородок.

— Какое?

Азарт, горящий в детских глазах,