Жертвы моды. Опасная одежда прошлого и наших дней - Элисон Мэтьюс Дейвид

Одной из главных областей применения нового пигмента было изготовление зеленой краски, и ее с одинаковым энтузиазмом наносили на холсты самые известные художники и безымянные оформители, вручную раскрашивавшие платья на дешевых модных картинках, столь популярных у среднего класса. В начале 1800-х годов Уильям Тернер пользовался оригинальной формулой Шееле, а в 1832 году перешел на более яркий изумрудный оттенок масляных красок, как только их начали продавать Винзор и Ньютон[231]. По моей просьбе Эндрю Мехарг подверг рентгеноспектральному флуоресцентному анализу краску с модной иллюстрации из французского журнала La Mode за 1848 год. Как и многие другие иллюстрации, которые мне удалось передать на анализ, она содержала мышьяк[232]. Например, на раскрашенной вручную гравюре из журнала The London and Paris Ladies’ Magazine of Fashion за июль 1840 года изображено прелестное, но ядовитое светло-зеленое вечернее платье (№ 3, третье слева в нижнем ряду) (ил. 4 во вклейке). Несмотря на то что мы не располагаем документальным тому подтверждением, женщины и дети, раскрашивавшие эти иллюстрации, должно быть, страдали от отравления мышьяком. Следует помнить, что многие оформители облизывали кончики кистей, чтобы сделать их тоньше. Кроме того, в 1840-х годах известны случаи отравления детей, съевших плитку зеленого пигмента[233].

Картина Георга Керстинга «Вышивальщица у окна» (1811) – настоящая ода зелени Шееле. Этим цветом светятся стены, зеленеет обивка стула, зеленые блики легли на платье женщины, склонившейся над пяльцами, и вышивает она зеленой шелковой нитью. Натурщицей послужила Луиза Зайдлер, художница, горячо любимая в элитарных художественных и интеллектуальных кругах, которым она принадлежала. Помимо Керстинга, в число ее поклонников входили писатели и философы, среди них Гете и Гегель. К моменту, когда художник писал интерьер этой комнаты, зеленый уже почти три десятилетия не выходил из моды. Пигмент полюбился публике почти сразу после своего изобретения и обладал поразительной живучестью. На модной иллюстрации из британского журнала Ackermann’s Repository, появившейся в том же году, что и картина Керстинга, изображен костюм для прогулок: простое белое платье из «муслина жаконе» с коротким спенсером «из шелковой тафты цвета морской волны», отделанным серебряными мальтийскими пуговицами и позументом на военный манер, «китайская» парасоль, «обшитый золотом» ридикюль или сумочка и даже изящные зеленые полусапожки в тон (ил. 5 во вклейке)[234]. Женщины с ног до головы украшали себя зелеными аксессуарами: шали, веера, перчатки, ленты и чепчики. Когда в 1820-х годах более яркие, химически синтезированные «изумрудные» оттенки швейнфуртской зелени стали коммерчески доступными, модники очень быстро взяли их на вооружение. Обувь из коллекции Музея обуви Bata в Торонто служит подтверждением тому, как щегольски выглядел зеленый цвет в эпоху, когда женщины по случаю торжественных событий надевали комнатные туфли черного и белого цветов (ил. 6 во вклейке). Отнюдь не каждая пара зеленых туфель, исследованная на наличие мышьяка, дала положительный результат. Однако представленные на фото экземпляры демонстрируют довольно широкую палитру зеленых оттенков. Их получали благодаря использованию в качестве красителя мышьяковистой соли меди: от нежного пастельного оттенка до насыщенного зеленого, сияющего как драгоценный изумруд, когда на шелковую атласную поверхность туфельки падает свет.

Проводить анализ ценных исторических предметов одежды достаточно непросто, но сотрудники Музея Лондона и Королевского музея Онтарио любезно согласились протестировать несколько экспонатов из их коллекций. Мое внимание привлек синевато-зеленый оттенок необычно яркого зеленого детского платья в Музее Лондона. Это плотное платье из хлопкового муслина на девочку шести-восьми лет, расшитое вручную фиолетовыми и белыми нитями, относится к 1840-м годам. Рентгеноспектральный флуоресцентный анализ подтвердил, что маленькая девочка, сама того не зная, носила на себе яд[235]. Она носила его поверх защищавших ее слоев нижнего белья, но краска фиксировалась на ткани с помощью крахмала лишь частично. В учебнике (1846) Жана Персо, химика, профессора Страсбургского университета, указано, что текстильная промышленность того времени имела доступ к передовому лабораторному оборудованию. Это оборудование позволяло определять содержание мышьяка, однако в те времена промышленники мало заботились о вреде здоровью, который он наносил. Автор учебника не только инструктировал, как окрашивать ткани с помощью «медной зелени», но также отмечал, что «нет ничего проще, чем продемонстрировать присутствие меди и мышьяка». При поджигании ткани и использовании обычной пробы Марша на поверхности зеркала появлялись характерные черные пятна мышьяка[236]. В те времена текстильная промышленность располагала тем же оборудованием и арсеналом методик, что и токсикологи, расследовавшие убийства.

Обои, окрашенные в зеленый цвет с помощью мышьяка, также представляли опасность для потребителя. Без ведома покупателей краситель вступал в реакцию с обойным клеем и спорами плесени в странах с влажным климатом, подобно английскому, распространяя в помещении смертельно ядовитый газ цианистого водорода. Научные исследования этого вопроса еще не окончены, но я смею предположить, что и в одежде мышьяк мог испаряться естественным путем. Эндрю Мехарг обнаружил мышьяк в обоях Викторианской эпохи, включая те, что до 1883 года производила эксклюзивная мануфактура Уильяма Морриса, одного из идеологов течения «Движение искусств и ремесел». Один из разработанных Моррисом узоров, «Шпалера», на котором красные розы переплетались с зеленой листвой, дал положительные результаты на наличие мышьяка в зелени листвы и ртути – в киновари цветков[237]. Несмотря на широкое применение, мышьяк в обоях стал осознаваться как угроза здоровью лишь к концу 1830-х годов, когда появилась возможность проводить диагностические пробы товаров и тестировать человеческий организм на наличие этого яда. Токсикологам было нелегко выявлять наличие мышьяка в предмете до тех пор, пока не были изобретены пробы Марша (1836) и Рейнша (1841). Помимо судебно-медицинской токсикологии, в начале 1800-х годов получила известность новая область юридической медицины, или, как ее называли, «медицина на службе закона». Новые технологии помогали выявлять убийц, находить и иногда наказывать производителей и распространителей опасных товаров[238].