Жизнь Бальзака - Грэм Робб

Многое так и остается неясным. Бальзак перешел от отрочества к самоуверенной юности. Он как будто считал, что несколько лет послушания подготовили его к обычной жизни профессионального литератора. Легенда требовала, чтобы писатель вышел из мансарды и двигался вперед, как неподкупный двойник Люсьена, Д’Артез, и удивил мир своей неожиданной гениальностью. Бальзак с видимой радостью принял приглашение родных. Его письма почти не выказывают оригинальности, какую как будто обещали его ранние отрывки. Неизбежно вспоминаешь о раздражении и зависти Бодлера, которому удалось вкратце ознакомиться с юношескими творениями Бальзака:

«Трудно себе представить, насколько неуклюжим, ничтожным и ГЛУПЫМ великий человек был в юности. И тем не менее ему удалось приобрести, добыть для себя, так сказать, не только грандиозные идеи, но также и большой ум. Правда, он НИКОГДА не прекращал работать»201.

Задача биографа заключается в том, чтобы внушить любовь к своему герою; биограф должен объяснить изумление самых чутких знакомых Бальзака, когда они услышали, что глупый старина Оноре – автор замечательных повестей, которые начали выходить в конце 20-х гг. XIX в. Подобно Люсьену де Рюбампре, который вначале с ужасом видит коммерческую изнанку литературы, разрушающее душу зрелище «поэзии в грязи»202, Бальзаку, спустившемуся из своей «воздушной гробницы», похоже, предстояло пережить еще одну своего рода смерть. Детство с ним не покончило. Впоследствии он придет к самоубийственному отчаянию, вызванному болезненным самоанализом. Без него на вопрос Бодлера не ответить, и сам Бальзак был бы всего лишь рядовым автором забавных историй или банальной репродукции, способной украсить или изуродовать полное собрание его сочинений, а вовсе не тем, чем позже провозгласил его Бодлер: своим самым героическим творением.

Само название Вильпаризи (Villeparisis) похоже на изуродованное, исковерканное уменьшительное название Парижа (Paris). Городишко с населением в 500 человек, с пыльной главной улицей и шестью постоялыми дворами, на которых отдыхают почтовые лошади по дороге в Мо. Бальзаки поселились в двухэтажном, беленном известью доме, выходящем на рощу у канала Урк. Через дорогу от них в небольшом «замке» жил граф, а в конце улицы – семейство де Берни; в Вильпаризи они приезжали как на летний курорт. Большими событиями считались еженедельная стирка, шлифование двора песком («настоящая сенсация»)203, сельские ярмарки и бесконечная мыльная опера, состоящая из супружеских измен и их последствий. Позже Бальзак вспомнит обо всем в «Сценах провинциальной жизни» (Scènes de la Vie de Province), уподобившись, как жаловались некоторые критики, деревенскому сплетнику: «Почти замкнутое существование обитателей маленького городка прививает им неистребимую привычку анализировать и объяснять действия других»; малейшее отклонение от нормы, и «все думают, что случайно наткнулись на тайну»204. За вступлением во взрослую жизнь в провинции последовал долгий визит к Лоре и ее мужу в Байе с конца мая по начало августа 1822 г.

Для Бальзака унижение от возвращения домой смягчалось возможностью понаблюдать за точной как часы жизнью крошечного мирка, и больше всего – за своеобразной атмосферой в доме Бальзаков, атмосферой, озарившей начало первого по-настоящему бальзаковского романа, «Ванн-Клор» (Wann-Chlore), начатого в 1822 г., но опубликованного лишь в 1824 г. Трое взрослых людей, каждый со своими пунктиками и все ипохондрики! Какая замечательная тема для просвещенного наблюдателя! Бабушка Саламбье без конца жаловалась на здоровье и часто ездила из Вильпаризи в Париж «лечить нервы». Наконец в 1823 г. она довела себя до смерти. Не желая ни в чем уступать матери, ее дочь часто надолго укладывалась в постель, оставляя распоряжения настолько туманные, чтобы потом всегда можно было пожаловаться, что ее никто не слушает. Кроме того, она обожала делать добрые дела, не замечаемые никем, кроме нее, чтобы потом жаловаться на неблагодарность близких. По словам Бернара Франсуа, его супруга в совершенстве овладела искусством падать в обморок в кресло. Бальзак изобразил мать в романе «Ванн-Клор». Подобно г-же Бальзак, г-жа Дарнез винит мужа в том, что по его милости семья вынуждена отправиться «в изгнание»: «Я, знаешь ли, терпеть не могу деревню. Женщине моего положения и моих привычек необходимо жить в Париже; но я, наверное, уж никогда его не увижу». Наверное, сочиняя «Ванн-Клор», Бальзак испытывал чувство освобождения. Родственники прочли роман с удовольствием; они считали его одним из лучших. Похоже, прототипы не узнали свои нелестные портреты. Тщеславие – лучшая страховка против исков по делам о клевете. В течение жизни Бальзак много раз повторял тот опыт, описывая своих персонажей тем, кто вдохновил его на их создание: «Мы наблюдали за ними с большой тревогой; нам казалось, что не узнать себя просто невозможно, но они говорили: “Как правдоподобно! Я и не знал, что вы знакомы с мсье Такимто. Сходство поразительное!”»205

Очевидное противоречие между Бальзаками и семьей, изображенной в романе «Ванн-Клор», заключается в том, что там отец умирает; Бернар Франсуа, подобно Гревену из «Депутата от Арси» (Le Député d’Arcis), «тренировался, чтобы стать трупом»206. Выйдя в отставку, он посвятил досуг поддержанию себя в хорошей форме. Он принимал пилюли, пил живицу, а на домашние дела взирал с потрясающей невозмутимостью. Бернар Франсуа вознамерился лечь в могилу, не обремененный никакими хлопотами.

Есть в романе «Ванн-Клор» и автопортрет самого Бальзака – едва ли лестный. Он намекает на то, что его возвращение в лоно семьи, несмотря на все прошлые обиды, прошло довольно гладко. Да, он попробовал настоять на своем, но постепенно вживался в родную семью, из которой его когда-то исторгли: «Его лицо носило печать страдания… но вскоре стало очевидно, что падение не оставило на нем долгого следа и что его душа еще могла расцвести. Первым делом в нем замечали неистощимую доброту, которая, однако, не исключала определенной тонкости. Он был остроумен, но справедлив. Из-за своей несдержанности в манерах и выражениях он неизбежно обижал кого-нибудь готовностью, с какой уступал любому порыву своего развращенного ума. Хотя изъяснялся он правильно и даже красноречиво, он тем не менее любил остроты, которые резко контрастировали с его обычной манерой выражаться, но которые превосходно подходили к нему в целом. И все же он мог соблюдать правила приличия и иногда держался с достоинством… Росту он был невысокого, но очень хорошо сложен. Его румянец, живость и все остальное выдавали недостатки, характерные для натур нервических: развитый ум и пылкость не оставляли места для ледяных советов разума. Когда ему приходил в голову такой каприз, он бывал необычайно весел или погружался в бездны меланхолии; но эта неровность характера была поверхностной; ибо великодушие, одушевление и благородная самоуверенность юности всегда выплывали на поверхность».

Намеренно приглаженный стиль отрывка вступает в противоречие с его содержанием. Все условные предложения, все оговорки как будто призваны сдерживать крайности характера: желание копировать и уступать постоянно причиняло ему досаду. Бальзак имел такое ясное представление о том, кем и чем он хочет стать, что он едва ли мог оставаться самим собой. «Я само простодушие и горжусь этим»207. Его письма к сестре Лоре в 1821 и 1822 гг. добавляют шероховатостей и пятен к общей картине. Они заполнены тоской по «малышу Оноре» (он часто говорит о себе в третьем лице), стремлением к славе и выгодному браку. Он лишь отчасти шутит, когда клянется сочинять романтические оды, узнав, что одна влюбленная англичанка следом за Ламартином преодолела Альпы: «У меня 15 тысяч дохода, вы женитесь на мне? (Je ai 15,000 livres sterling de revenu, foulez vous meu épousair?)… И он женился на ней!» Романы были лишь полумерой: «Бумагомарательство – вот единственное мое оружие, пусть и несовершенное, чтобы добиться независимости». «Со вчерашнего дня я поставил крест на богатых старухах и остановлюсь на тридцатилетних вдовах». Стимулом для него служил Бернар Франсуа, «египетская пирамида, которая сохранит невозмутимость, даже если вокруг нее будут распадаться планеты». «Старик из тех, кто уже пообедал и смотрит, как другие собираются съесть свой обед. Но моя тарелка пуста, на ней нет позолоты, скатерть грязная, еда безвкусная. Я голоден, и ничто не удовлетворит мой аппетит». Вырванные из контекста, как то часто бывает, некоторые высказывания Бальзака кажутся горькими признаниями романтического героя, чей гений задавлен мелочным бытом: «Мне еще только предстоит насладиться цветами жизни, хотя я достиг единственного времени года, когда они цветут». В контексте в них больше резких, даже раздражительных ноток. Кроме того, ясно, что при первом издании писем Бальзака текст некоторых из них был изменен: «Исполнится ли когда-нибудь мое единственное и самое заветное желание – стать знаменитым и любимым?» Вот что написал Бальзак на самом деле, а затем, без паузы, продолжил: «У меня всего две страсти, любовь и слава, и ни одна из них пока не удовлетворена и не будет»208.