Забери меня - Маргарита Дюжева

Наглая и громкая. Железный дровосек в юбке.

— Демид… — выдыхает она и замолкает. Ее взгляд мечется по моему лицу, губы дрожат. — Ты так и будешь полоскать мне мозги, или все-таки поцелуешь?

…Надо записать «ежи не поддаются дрессировке».

Одна обиженная фраза и вся воспитательная работа псу под хвост. Она ни черта не поняла! И не поймет.

— Мама-то ругать не будет?

Мне насрать, что там с ее мамой, просто даю последний шанс отступить.

Соплячка недовольно дует губы и чопорно выдает.

— Она думает, что я у подруги. На всю ночь.

Эти слова пульсируют сначала в висках, потом на кончике пальцев, потом в животе.

На всю ночь… Моя… И я знаю, что хочу с ней сделать, и как…

Вознесенская не замечает демонов в моих глазах, облизывает губы, и сама тянется ко мне. Неуверенно, робко касается пальцами моих скул. Я чувствую, как сворачивается кровь в жилах и тяжёлым комом падает вниз живота, в пах. Член аж ломит от желания оказаться в ней. А она дура не понимает насколько я близок к черте, прижимается ко мне так, что чувствую сквозь платье маленькие твердые, как вишенки соски

…К черту дрессировку. И стоп-кран тоже к черту. И ломку переживу.

Я отпускаю самоконтроль, и рывком притягиваю рыжую к себе. Она испуганно охает и тут же идет на попятный, пытаясь отстраниться. Тонкие руки упираются мне в грудь, но я легко сминаю жалкое сопротивление, лишая ее возможности ускользнуть.

Поздно. Раньше думать надо было. Я честно пытался держаться в рамках, пытался быть джентльменом и вправить ей мозги.

Не захотела? Ее проблемы. Я ей ничего не обещал. Ни любви, ни вечной преданности. Чистая физиология. Если ее устраивает такое отношение, что ж… не вижу смысла биться лбом в каменную стену. Пусть опыт нарабатывает. Хреновый, но зато свой.

Непослушные кудри сминаю в кулаке, вынуждая ее запрокинуть голову и подставить нежную шею. Голубая жилка в яремной впадине бешено пульсирует, попадая в унисон с моим собственным пульсом.

— Глаза открой.

Она покорно открывает. В них плещется паника, смешанная с предвкушением, черный зрачок во всю радужку, дрожащие блики от ламп и чувственная поволока.

— Только не надо меня больше проверять и воспитывать, — выдает через силу, даже сейчас умудряясь раздражать. Мне хочется взять ремень и отходить ее по круглой заднице, чтобы сидеть не могла неделю.

— Никакого воспитания, Ёжик, — большим пальцем обвожу ее губы, оттягиваю нижнюю, дурея от податливой мягкости. — Детский сад закончился.

Лерка…

Маленький, глупый Ёжик, который так отчаянно добивался моего внимания и пытался быть смелым, ровно до того момента, как мои предохранители перегорели. А после — все, нет смелости. Только испуганно распахнутые глаза и дрожь во всем теле.

Наверняка, уже пожалела, что пришла, но поздно. Не отпущу.

Она понимает это по моему взгляду, по тем электрическим разрядам, что пробегают от каждого прикосновения. Нервно хватает воздух ртом, от волнения облизывает губы.

Почему я не могу перестать смотреть на ее губы? Почему они такие? Трепетные, манящие, уверен, что сладкие, как малина. Хочется наброситься на них, смять жадным поцелуем, подчиняя своим желаниям, но я еще помню ее гордое «я вообще-то еще девственница». Девственниц ведь нельзя пугать? Нельзя ставить раком посреди коридора, даже если очень хочется? Я бы поставил, прямо здесь и сейчас. Нагнул, придавливая щекой к стене, и отодрал хорошенько, чтобы кричала, срывая голос, а потом неделю ходить не могла нормально, и при каждом шаге меня вспоминала.

Когда-нибудь я реализую эту фантазию, но не сейчас. Сейчас я гребаный джентльмен, который из последних сил пытается таковым и остаться.

Это сложно, и с каждой секундой выдержка все больше трещит по швам.

Прижимаю ее к своему телу, чувствуя, как гудит, словно натянутая струна. Руками за бедра и ближе к себе. Вдавливаю, позволяя почувствовать каменный стояк. Она вздрагивает, ерзает, пытаясь отодвинуться.

Ты сама этого хотела, девочка, наслаждайся.

Одной рукой снова зарываюсь в огненную гриву, обхватываю затылок и притягиваю к себе, второй сминаю круглую, упругую, но охрененно мягкую задницу.

Все-таки целую.

Тише, Дем, тише! Не сожри ее!

Хотя хочется. Всю, целиком от наглой рыжей макушки, заканчивая пальчиками на ногах.

Она податливая как пластилин. Растекается в моих руках, беспомощно цепляясь за плечи, неуверенно отвечает. Я почему-то думаю о том, целовалась ли она с кем-то другим? Подставляла ли так же губы? Трепетала? Тут же захлестывает пеленой иррациональной ревности, а инстинкт собственника кипятит мозги, призывая к кровавой расплате.

Я совсем с ней чокнулся. Логики — ноль, здравого смысла — ноль, выдержки?

Выдержки — минус тысяча.

Не отрываясь от губ, надвигаюсь на нее, заставляя пятиться в комнату. Я шлепаю по выключателю, убирая верхний свет, оставляю только боковые приглушенные светильники. И не хера это не романтика, а компромисс. Моя уступка ее стыдливости.

Чтобы не началось фигни типа, давай в потемках и под одеялом.

Я хочу ее видеть. Всю целиком. Каждый изгиб подтянутого тела, каждый взмах ресниц, жгучий румянец на щеках.

— Платье, — хватает только на односложные приказы. — Снимай.

С трудом глотает, отступая на пару шагов, и медленно тянет вниз тонкие бретельки. В этом стриптизе нет наигранности и желания распалить еще больше.

Чистая робость и невинность. Концентрат, мать его, от которого срывает крышу. Я как долбанный маньяк слежу за тем, как край ткани сползает вниз, обнажая грудь, ребра, впалый трепещущий живот, идеально округлые бедра, убийственно сочетающиеся с осиной талией.

Кровь с молоком.

Я кручу пальцем, и она медленно поворачивается вокруг своей оси, позволяя себя рассматривать со всех сторон.

На ней ничего кроме белоснежных гладких трусов.

— Снимай.

Ее трясет. Руки ходят ходуном, когда подцепляет резинку и тянет вниз, неуклюже переступая с ноги на ногу.

Я могу все сделать сам — раздеть, уложить, заставить расслабиться и обо всем забыть, но вместо этого мучаю ее, вынуждая краснеть и подчиняться, задыхаться от стыда. Мне хочется видеть ее робость. Она как наркотик. Дикая смесь невинности и похоти, застилающей темный взгляд.

— Ложись.

Лера бросает отчаянный взгляд на диван и медленно опускается на его край.

Потом отползает к стенке, помогая себе локтями и пятками.

Не изящная. Ни черта. И я кайфую от того. Осточертели кошачьи прогнутые спины и отклянченные задницы. Да, она все это будет делать. Позже, по щелчку. Потому что слеплю из нее то, что захочу, а пока пусть вот так: неуклюже, по-настоящему.