Большая реставрация обеда - Иржи Грошек

Факт второй. Как пишет Тацит: «Расставаясь с жизнью, Петроний не касался важных предметов, и от друзей он не слышал рассуждений о бессмертии души, но они пели ему шутливые песни и читали легкомысленные стихи».

Факт третий. Мы реставрируем «Обед» аналогичным образом, поименно (nominatim) перечисляя всех «распутников и распутниц», принимавших активное участие в застолье.

Факт четвертый. «Ну и как тебе наш сюжет?» – осторожно спросил Густав Шкрета. «Согласен, – ответил я. – И теперь у вас есть идея! Образ, Писатель и его Подобие. Евангелие об Йиржи Геллере…»

Факт пятый. Все это хорошо, однако есть еще Автор реставрации, что нависает над романом в роли Саваофа и отсылает письма по электронной почте другу своему, Александру. Явление Автора у нас запланировано в главе под названием «Жульен».

Факт шестой. Образ Трималхиона выдержан в строгих, канонических традициях (см.: Петроний «Сатирикон»).

Факт седьмой. Личность Вендулки независима от эпохи и проявляется при каждом удобном случае. По всей вероятности, это одна и та же Вендулка, возможно, сама Лилит или кто-нибудь из ее ближайших родственниц.

Факт восьмой. Смерть Густава Шкреты обставлена весьма художественными подробностями. В частности, клеймо «Петроний Арбитр» на лбу у покойного, что характерно для всякой литературной мистификации.

Факт девятый. Не верьте Писателю! Он все равно вас обманет!

Факт десятый. В одном купе ехало шесть пассажиров: Янка в чулках, Анита в брючном костюме, неизвестный товарищ возле окна, дамочка с иллюстрированным журналом, Густав Шкрета, якобы сводный брат Йиржи Геллера из Тюрингии, а также странный господин, что согласился стать Йиржи Геллером… И скорее всего это не детектив, а натуральное издевательство.

Факт одиннадцатый. Писателя в состоянии алкогольного опьянения похищает некая дама и сажает его под замок. Кому, извините, нужен такой писатель? Но обратите внимание на эпиграф самой первой главы романа: «Две девушки и мужчина заняты какой-то литературной работой: девушки рассматривают папирус, у мужчины в руках таблички для письма…»

Факт двенадцатый. Автор реставрации готов доказать, что все предыдущие события серьезным образом взаимосвязаны.

Именно потому, я думаю, и выходят дети из школ дураки дураками, что ничего жизненного, обычного они там не видят и не слышат, а только и узнают, что россказни про пиратов, торчащих с цепями на морском берегу, про тиранов, подписывающих указы с повелением детям обезглавить собственных отцов, да про дев, приносимых в жертву целыми тройками, а то и больше, по слову оракула, во избавление от чумы…

Петроний Арбитр. Сатирикон

Меня интересовали фотографические открытки. В детстве я коллекционировал марки. В период полового созревания мне было на все наплевать, кроме прыщей на собственной морде. В двадцатилетнем возрасте, после того как я начитался Набокова, меня занимали бабочки. Но, побегав с сачком по полю день или два, я пришел к неутешительному для себя выводу, что на бабочек мне тоже наплевать и пусть за ними гоняется Набоков, раз ему так хочется. Потому что на нашем поле водились однообразные маленькие дуры, а не бабочки. И проще было разводить в доме моль, чем коллекционировать крапивниц, рискуя сломать себе шею в какой-нибудь канаве. Не знаю – что стимулировало творчество Набокова, и если – нашпиливание бабочек «на кол», то его творчество мне несимпатично. Хотя понятно, что все славянские авторы немного сумасшедшие. А если они нормальные, то это и не авторы. Во всяком случае – не славянские. Ну, да и бог с ними – «коллекционера» в понимании Фаулза и Набокова из меня не получилось. Поскольку я никак не мог проткнуть хотя бы одну бабочку иголкой. Вот вставлять запятые и дефисы где ни попадя – моя слабость. А чтобы загнать кому-нибудь в задницу металлический стержень – увольте меня, бога ради, от подобной литературы!

Но вернемся к моим увлечениям. Я собирал старинные эротические открытки начала двадцатого века. Когда мыслительные процессы – как извлечь из девушки пользу при помощи фотоаппарата и вспышки – только зарождались. Не ведаю, что на первых порах занимало меня больше. Несовременные позы тех девушек, рассчитанные на восприятие тех юношей, или ажурные чулочки, приспущенные для завлечения галантерейщиков и буржуа. Вдобавок я умилялся, глядя на антикварные комодики, которые так нежно обнимали пожелтевшие от времени кокетки. И всевозможные ломберные столики не оставляли меня в равнодушии. То есть старинные девушки с мебелью пробуждали во мне низменно-исторические чувства…

Тут мне вспоминается один случай, когда я присутствовал на лекции о иератическом письме. Собственно говоря, ничего особенного, а всего лишь – форма древнеегипетской письменности. Однако после двухчасовой лекции к профессору подошел молодой человек и выразил ему свое удивление. «Я не понимаю, – поведал он, – что эротического вы находите в древних иероглифах?!» Так вот… Мой интерес к фотографическим открыткам строился на бытовых подробностях. Как сложилась жизнь этой девушки и ее ломберного столика? Облупившийся лак на ножке и завлекательно приспущенный чулок давали мне моральное оправдание покопаться в их личной жизни. Эстетика – вещь коварная, и если столик, подточенный жучками, все же позволял задуматься о сущности и формах прекрасного, то девушку требовалось тщательно отлакировать. То есть восстановить эротический интерес к данному изображению. Довольно странная реставрация, не правда ли? Но именно из-за этого низменно-исторического чувства беломраморные статуи, выставленные в Лувре исключительно для изучения пропорций, начинали вдруг мне фривольно подмигивать, невзирая на отбитые христианскими вандалами органы и части…

Здесь, как мне кажется, необходимо дополнить картину фарисейского усердия вандалов. Некая статуя «афродиты», по мнению лицемеров, представляла собой возмутительный образец древнегреческого искусства. У этой статуи вместо антично-аскетичного лобка была кучерявая порнография с живописно-лохматыми завитушками. Такая жизненная подробность не украшала беломраморного истукана, и к дьяволу летела вся концепция искусственного оплодотворения римлян. Тогда средневековые мастера тщательным образом отшлифовали лобок «афродите». Отчего вышеназванная конструкция стала выглядеть только фривольнее. Во всяком случае, это потертое место сразу бросалось в глаза со значительного расстояния! Само собой разумеется, что не в буквальном смысле, а фигурально выражаясь.

А как вам понравится, что в Эрмитаже все «подозрительные» римские вазочки запиханы на верхние полки. Как будто директор музея, господин Пи, сам их разрисовывал, а потом неожиданным образом застеснялся. Мне приходилось неоднократно подпрыгивать с целью разглядеть из принципа, что же на этих вазочках изображено. И к большому неудовольствию престарелых смотрительниц, которые расценивали мои телодвижения как отвратительные танцы козлоногого Пана. «Молодой человек! Ведите себя прилично!» За исключением одного случая, когда молоденькая сотрудница Эрмитажа вызвалась мне помочь. Но к сожалению, девушка оказалась довольно субтильной, и вместо того чтобы меня поднять, она предложила всего лишь пересказать увиденное. «Ой-ой-ой!» – сообщила мне девушка, когда я присел, энергично раздвинул ей ноги, засунул туда свою голову и выпрямился… Теперь сотрудница Эрмитажа сидела у меня на шее и с удовольствием озиралась. «Ой-ой-ой!» – повторила она, когда разглядела изображения на римских вазочках. Хорошо, что нас не застукал за этим занятием директор музея, а именно – уважаемый господин Пи. Вероятно, он тоже сказал бы: «Ой-ой-ой!» Хотя, если честно, я только пропагандировал античное искусство.