Корпорация - Виктория Беляева

Вася, переждав эмоциональный всплеск начальника, продолжал:

– Идея появилась с месяц, что ли, назад. Откуда – неизвестно. Кто зачинщик – снова неизвестно. За это время шла подготовка в трудовых коллективах, агитация – безопасность в Снежном не заметить этого не могла. А если заметила – должна была передать в Москву. Значит, либо Шевелев об этом знает, но молчит, либо не знает об этом Шевелев.

– Как не знает?!… Они ж обязаны…

– Они обязаны, – кивнул головой Кан, – Но Снежнинская служба безопасности напрямую подчиняется не Шевелеву, а Немченке. А Немченко известный упрямец. Он мог просто запретить выносить сор из избы и докладывать о назревающем конфликте в Москву. Надеялся сам справиться, очевидно. И не справился.

– Забастовка будет?… – упавшим голосом спросил Щеглов.

– Не знаю, – Кан снова пожал плечами, – Может, и забастовка. А может, митингом обойдется, или еще чем-нибудь…

– Уроды!… – Щеглов хватил кулаком по столу, и глухо брякнула подпрыгнувшая пепельница, и жалобно прозвенела хрустальная фиговина, украшавшая стол, – Ну чего им, уродам, надо?… Зарплату повысить?… Новые программы открыть?… Снежнинская социалка и так в полтора миллиарда в год обходится, кто еще такие деньги на людей тратит?… Чего они требовать собрались, засмеют же их…

И, махнув рукой, Щеглов быстро набрал на телефоне четыре цифры внутреннего номера Шевелева:

Жора, пятнадцать минут у тебя есть?… Лады, мы сейчас подойдем…

Зря она затеяла этот разговор, зря устроила встречу. Ничего хорошего не вышло.

Месяц почти не было ей покоя. Почему, из-за чего?… Из-за сущей ерунды, о которой и говорить-то неловко – гадалка предсказала неладное, и она, взрослая, умная, образованная женщина, завелась с пол-оборота, занервничала, начала подозревать дурное…

Вот не ври себе, Анюша, не ври!… Не сразу ты испугалась, и не гадалкины слова привели в сердце тревогу. Страшно стало тогда, когда сбылось первое предсказание: муж и в самом деле рискует потерять что-то важное для него.

Ну да, ну да, Олег прав, конечно, в бизнесе каждый шаг – риск, всегда можешь что-то потерять, чего-то лишиться… Но сейчас-то речь идет о лучшем, что есть у «Росинтера», а значит, и у Олега Старцева – о Снежнинской компании. И никогда еще угроза потери не была столь реальной. И никогда еще Олег так не волновался из-за этого – вон как осунулся, мрачный какой стал…

И именно поэтому так нехорошо, так неспокойно жене Олега. Если первое предсказание сбывается, стоит ждать и второго…

«Роман на стороне» сказала гадалка… Отвратительные какие слова… «Роман» – это ж любовь, это светлое и прекрасное… Но – на стороне. И сразу не остается ничего светлого – грязь, обман и предательство…

Анна знает, конечно, что многие мужья изменяют своим женам. И знает, отчего такое случается – если плохо человеку в своей семье, если не о чем стало поговорить с самым близким человеком и не о чем помолчать… У них-то все не так, слава богу. Восемнадцать лет прожили, но до сих пор им хорошо вместе. Хорошо бывать где-нибудь всей семьей в редкие свободные дни, хорошо сидеть дома вчетвером, за столом, над которым тепло и уютно горит низкая лампа. Хорошо обсуждать будущее детей, делиться друг с другом впечатленьями дня. Хорошо оставаться вдвоем в полумраке спальни – и даже если истрачен давно юный пыл, и ушли страсти, то сколько еще нежности осталось друг к другу, сколько тихой, благодарной любви!…

Так Анна думала всегда, и мысли эти приятно грели душу. Она была счастлива в браке, и Зойка, конечно, дура, если утверждает, что за восемнадцать лет совместной жизни люди непременно надоедают друг другу до смерти…

Но теперь-то, теперь Анна посмотрела на свою жизнь совсем иными глазами…

А что, если это только ей так хорошо?… Что, если Олег давно уже перестал стремиться домой и только делает вид, что и ему уютно в семье?… Что, если она больше не кажется ему желанной?…

Некому было задать эти вопросы, не у кого было попросить совета. Ни к Зойке же идти со своими сомненьями!… У Зойки на все ответ один – заведи любовника. Любовника?… Ха!…

В Аниной жизни Олег Старцев был первым и единственным мужчиной.

Она выросла в семье преподавателей музыки, он – в семье министерских служащих. Она училась в Консерватории, он – в МГИМО. Она была тихой домашней девочкой, он смолоду вращался среди сотен людей. Не было у них шанса встретиться ни в студенческой компании, ни на танцах, ни еще где-либо…

Но после третьего курса родители чудом добыли ей путевку в Бор, подмосковный пансионат, где отдыхали дети московской элиты. Модные длинноногие девочки в нарочито потертых джинсах хихикали на лавочках, модные поджарые мальчики стучали мячом на баскетбольной площадке. Вечерами гуляли по парку стихийно сложившиеся парочки и компании – шумные, раскованные, оглашающие окрестности молодым беззаботным смехом…

Аня в неизменной своей консерваторской униформе – белый верх, черный низ, с засунутыми в карманы дешевой кофточки руками, с глазами грустными и потерянными, была там чужой. Ни к какой элите она не принадлежала, хохотать в голос не умела – нечего ей было делать среди золотой московской молодежи…

Так и гуляла одна, пока однажды, вечером поздно, не замерла на аллейке – в сумерках, за кустами, где стояла, помнится, лавочка, слышался голос… Что этот голос рассказывал, кому и о чем – Аня не помнила, да и не слышала она тогда никаких слов – только звук: упоительно глубокий, чистый, наполненный звук мужского голоса, в котором столько было силы, что захотелось вдруг одного – пойти за этим голосом, идти за ним всю жизнь…

В ту ночь она долго ворочалась, мысленно представляя себе обладателя роскошного баритона: высокий, наверное… могучий… совсем уже взрослый… с копной темных волос, с мудрым взглядом печальных глаз…

И когда на следующее утро этот баритон вдруг сказал за ее плечом: «Скучаете?», и когда она обернулась так стремительно, что разлетевшиеся волосы коснулись его шеи, и когда обладатель волшебного голоса оказался лишь немногим ее выше, и немногим старше, и в лице его не нашлось никакой особой значительности, а лишь хмурая молодая серьезность – все это уже никакого значения не имело, как не имело значения нафантазированное ранее. Главное угадала в нем Анюта, уловила своим абсолютным слухом – силу, скрытый за внешним спокойствием неукротимый азарт, особый какой-то вкус к жизни…

Они провели вместе две недели – гуляли по парку, говорили о чем-то, загорали, и Анюта стеснялась первоначальной своей сметанной белизны, но скоро позолотилась под солнцем, странно так похорошела – и не только в солнце и свежем воздухе было дело… И когда за ней приехал отец, Олег подошел попрощаться.

Ему предстояло задержаться до вечера, чтоб вернуться в Москву с друзьями. Он постоял, вертя в пальцах какую-то травинку…

– Хочешь остаться со мной?

– До вечера?… – спросила она, щурясь – солнце светило в глаза.