Жмых. Роман - Наталья Елизарова

— В данном случае меня интересует только картина.

Женщина растерянно переводила взгляд то на одного, то на другого из нас, а на чек смотрела так, будто это была ядовитая змея. Её глаза впивались в меня и с портрета, висящего на стене… Они были повсюду, почти на каждой из картин: застенчивые и распутные одновременно. Тут же вспомнились прелестные маленькие кошечки из моего бывшего салона: падшие ангелы, невинные грешницы…

— Убирайся… — не отрывая от меня полных ненависти глаз, выдохнул он сквозь стиснутые зубы.

— Но, Антонио… — умоляюще пролепетала женщина. — Если сеньора хочет купить…

— Заткнись, Урсула! — рявкнул он, а меня, схватив за плечо, толкнул. — А ты убирайся, я сказал!

В спину полетели изодранные клочки чека.

…На следующий день горничная доложила, что меня хочет видеть какая-то особа. Этой особой оказалась вчерашняя знакомая; в её руках был завёрнутый в чёрную тряпку планшет. Озираясь, Урсула жалась к дверям и наотрез отказалась проходить дальше холла. Пришлось принять её там.

— Чем могу быть полезна? — холодно осведомилась я.

— Просите, сеньора… не сочтите за назойливость… Вчера мне показалось, что вас заинтересовала эта картина… — она откинула с полотна тряпку, и перед глазами предстал знакомый морской пейзаж. — Если вы всё ещё хотите купить её…

Я с нескрываемым интересом пристально оглядела посетительницу: хорошенькая, хрупкая, испуганная, на вид ей было не больше восемнадцати. Её наряд вообще не поддавался никакому описанию: на манер античной гречанки, она обернулась в убогую, местами — заштопанную, местами — продранную, хламиду, которая, судя по сохранившемуся после многократных стирок оттенку, некогда была синей. Насколько великолепным обнажённое тело Урсулы выглядело на полотнах, настолько же неуклюжим и нескладным в тряпках.

— Вы его жена?

— Нет, просто живём вместе… Для меня это не имеет значения… Антонио говорит, что если двум людям хорошо вместе, то всё остальное предрассудки… Ведь так, сеньора? — она заглядывала в глаза, как бездомная собака. Было неловко смотреть, как она пресмыкается.

— Как вы меня нашли?

— Он сказал, кто вы такая и где находится ваш дом — он обещал его поджечь.

— Мило.

— Сеньора, не слушайте его! Он просто вспыльчивый. Иногда, сам не понимает, что говорит… А потом отойдёт — и раскаивается. Он очень добрый.

По губам Урсулы скользнула улыбка — нежная и лукавая; меня всё больше и больше ошеломляла эта завораживающая двойственность.

— Ну, хорошо, я выпишу чек на прежнюю сумму. Устроит?

— Нет-нет, что вы, зачем так много? Хватит и нескольких сотен… Но только наличными, пожалуйста… А то как я пойду с этим чеком в банк, ещё подумают — украла…

Я поискала в секретере какую-то мелочь и принесла ей.

— Этого хватит?

— О, да, благодарю! — её глаза просияли. — Теперь мы сможем заплатить за жильё и отложить на питание… Антонио четвёртый месяц без работы… Но теперь… Храни вас Мадонна!

— Перестаньте! — я вырвала руку, которую она попыталась поцеловать. — Это уже совсем ни к чему!

— Простите, сеньора!.. Я пойду… Спасибо за всё…

— Надеюсь, вы не станете говорить вашему дикарю, что эти деньги от меня. А то он ещё чего доброго ворвётся сюда и устроит погром.

— Да, он может… Но не беспокойтесь, сеньора, я не скажу.

Когда она ушла, я взяла в руки картину и внимательно рассмотрела её. Исступлённый шабаш красок, содрогание сильных, будто их вдавливали пальцем, масляных мазков… Но это было море: закрученное демоническими вихрями, полное неразгаданной тайны. Оно жило, трепетало, дышало… В правом нижнем углу картины — неровные нервные буквы: «Антонио Фалькао».

…В памяти, будто нарочно, всплыли полузабытые слова: «Если хочешь, чтобы мужчина оказался у твоих ног, изучи его слабости…».

Позже я заглянула в трактир. Он сидел за своим излюбленным столиком. Увидев меня, скривился. Я невозмутимо уселась напротив, молча положила перед ним иллюстрированную газету с огромным, бьющим по глазам заголовком «Конгресс художников Латинской Америки».

— Я слышала, там будут и Ривера[59], и Сикейрос[60], и Портинари[61], и Фрида Кало[62]… — проговорила я, неторопливо закуривая.

— Да, все… — опустив голову, глухо проронил он.

— Сразу столько мэтров под одной крышей. Такое событие бывает в нашей стране раз в десять дет.

Его пальцы схватили полупустой стакан, но, не донеся до рта, поставили на место, а потом сжались в кулак.

— У меня нет денег на поездку в Рио.

Я пожала плечами:

— Ну, я могла бы одолжить… но ты ведь не возьмёшь… Эй, официант! Принесите пива.

На его вспотевшем лбу трепетала голубая жилка.

— Но только в долг, ладно?.. — кусая губы, прошептал он.

— Готова открыть кредит, — пряча улыбку, отозвалась я.

…И вот, наконец, дом в Копакабане пригодился. Увидев его, Антонио пришёл в полный восторг. Помнится, он, как мальчишка, сбросив ботинки, бегал по побережью с криками: «Океан! Мой океан!». Его лицо светилось таким искренним и неподдельным счастьем, что я и сама чувствовала себя абсолютно счастливой. Помнится, как стоявшего рядом и наблюдавшего за нами Отца Гугу так и передёрнуло. «Если это безумие продлится больше месяца, обещаю до конца года работать бесплатно», — язвительно усмехнулся он. «Это вас не касается! — отрезала я. — Займитесь лучше хозяйственными делами». В эту минуту ко мне подбежал Антонио и, схватив за руку, потащил за собой. Как я не вырывалась, он затянул меня в воду. Его солёные смеющиеся губы без конца повторяли: «Спасибо, Джованнна!.. Спасибо, любимая!..» — и целовали меня с такой неистовой пылкостью, что иногда я начинала чувствовать боль; позже я обнаружила, что моё тело покрыто многочисленными синяками.

Мы поселились на верхнем этаже, оставив нижний для других постояльцев. Самая большая комната была выделена Антонио под мастерскую. Он готов был проводить там время сутками, а ещё — на берегу, среди воды, песка и неба. Целые дни напролёт он рисовал с какой-то горячей, фанатичной страстью, а потом, выдыхаясь, падал замертво у своего мольберта и мгновенно засыпал…

В Рио он быстро сошёлся со многими известными художниками того времени. Люди искусства приняли его в свой круг с распростёртыми объятиями: Антонио с его неукротимым, необузданным темпераментом и сумасбродными, взбалмошными выходками гармонично вписывался в богемную среду.