Сладкие весенние баккуроты. Великий понедельник - Юрий Вяземский

Разговор этот случился уже на площади, в двух шагах от входа в преторий.

Луна уже выглянула из-за Масличной горы, поднялась и зависла между Храмом и Конскими воротами. В ярком желтом свете Пилат увидел, как по углам площади, а также возле Генафских и Ефраимовых ворот прячутся храмовые стражники: сами они были почти не видны, но шлемы их притягивали к себе лунные лучи и то и дело сверкали из укрытия.

Пилат сделал серьезное лицо и сказал:

— Ты, кстати, тоже ходишь без охраны, Иосиф. Или у тебя нет врагов?

— У всякого честного человека есть и должны быть враги, — степенно отвечал первосвященник. — Но стража мне не нужна, ибо я пребываю под охраной Господа Бога. В Святом Городе — особенно.

Пилат улыбнулся и сказал по-латыни, словно к самому себе обращаясь:

— Странный человек. На одного своего Бога надеется. А меня, у которого множество богов и богинь, заставляет ездить в окружении конной охраны. Кто его учил математике?

А потом добавил по-гречески, нежно глядя на первосвященника:

— Спасибо, что проводил, Иосиф. Завтра жду тебя в наше обычное время. — И тут же встревоженно добавил: — Ведь завтра еще можно нам встретиться? До праздника еще далеко?

Задумчиво глядя на Пилата, Каиафа произнес на хорошей латыни:

— Прощай, владыка. Завтра, как обычно, буду у тебя с докладом. А теперь позволь пожелать тебе спокойной ночи и приятных сновидений.

— Пока-пока, — махнул рукой префект и направился к входу во дворец, сопровождаемый кавалькадой из девяти лошадей и восьми всадников.

Шестой час вечера

Словно приколоченный к фиолетовой тверди неба, над Храмом сверкал огромный и круглый щит луны. Казалось, его сделали из того дешевого и слишком желтого золота, которое в изобилии привозят из Аравии. Эта маревая желтизна струилась над крышами Храма, не касаясь их и не проливаясь на террасы. Она лишь слегка просачивалась сверху в портики Хасмонейского дворца, обтекала колонны и статуи ипподрома и всей своей мощью обрушивалась на площадь перед дворцом Ирода Великого. Будто для того этот лунный щит водрузили и зажгли, чтобы он освещал каждый камень на площади, упирался в зубчатую стену, заставляя ее, и без того громоздкую, еще сильнее расползаться вширь и ввысь.

Слева и справа в стене были ворота, а в центре — пассивная кованая дверь, к которой вела широкая казенная лестница.

Как только Пилат пошел к лестнице, центурион и двое всадников соскочили с лошадей, гулко ударив сапогами о гладкую булыжную мостовую, и поспешили за префектом.

Стоило Пилату ступить на лестницу, как открылись левые ворота, оттуда выскочили солдаты и побежали к всадникам.

Легко и молодецки подпрыгивая на каждой ступени, префект взбежал по лестнице. И не успела его нога коснуться последней, двенадцатой, ступени, как дверь в стене открылась и пропустила внутрь его и трех охранников.

На иудеев, оставшихся стоять на площади, никто не оглянулся.

Пятеро кавалеристов тоже спешились, отдали своих лошадей выбежавшим из левых ворот солдатам, а сами направились к лестнице и встали так: двое — по краям нижней ступени, один — в центре шестой ступени и еще двое — на верхней площадке возле двери, причем один из верхних потянул за кольцо и затворил дверь.

По ту сторону двери луны не было, так как ее заслоняла дворцовая стена. На двух треножниках в чашах горел огонь. И в свете этого огня лицо Пилата сразу же изменилось: голубые глаза стали будто черными, на лбу появились морщины, и от этих морщин скривилось и словно постарело все лицо. Давешний молодой человек, почти юноша, превратился в зрелого мужа, усталого и властного. Юноши, когда устают, никогда властными не выглядят, а этому властность придавала именно усталость.

Заслонившись рукой от светильников, Пилат сделал несколько шагов в сторону мраморной лестницы. Сапоги его захрустели по гравиевой дорожке. Откуда-то сбоку тут же раздался ответный хруст, и из темноты выступила высокая сутуловатая фигура в сандалиях и греческом гиматии без капюшона. По виду человек был похож на садовника. Но, судя по тому, как замерли и вытянулись возле двери при его появлении центурион и двое охранников, это вряд ли был садовник.

— Привет, — устало улыбнулся ему Пилат. Пришедший не ответил префекту, а вместо этого обнял его за плечи и даже прижал к себе.

Когда объятия закончились, Пилат обернулся к охранникам и едва кивнул головой куда-то налево. Те мгновенно растворились в темноте за левым светильником. А Пилат с встречавшим его медленно направились в сторону мраморной лестницы, ведущей на террасы дворцового сада.

— Благополучно добрался? — на чистейшей и немного старомодной латыни спросил человек в греческом плаще.

— Спасибо, Максим. Если есть что-то приятное в моих приездах в Иерусалим, так это дорога. Знаешь почему?

— Потому что, когда сидишь в седле, не надо писать отчеты.

— Ты мысли мои читаешь?! — с деланным удивлением спросил Пилат.

— Нет, я просто давно тебя знаю.

— И тебе, Максим, всё обо мне известно?

— Слава Аполлону, не всё. Всё знать о своем начальнике, во-первых, опасно. А во-вторых… — Максим замолчал.

— А во-вторых? — напомнил Пилат и остановился.

— Во-вторых, всё знать о таком человеке, как ты, просто невозможно, — ответил Максим и тоже остановился.

Они уже достаточно отошли от светильников, но еще не добрались до залитого луной пространства сада, и потому лица их были не видны. Пилат повернулся к своему собеседнику, а Максим скорее даже немного отвернулся от него в сторону.

— Грамотно рассуждаешь, — насмешливо произнес Пилат.

— На моей должности иначе нельзя. Если станешь неграмотно рассуждать… — Максим опять не закончил.

— Что будет?

— Ты возьмешь себе другого начальника службы безопасности. — Теперь и в голосе Максима прозвучала ироническая нотка.

— Другого начальника службы безопасности? Ну, это уже неграмотное рассуждение. Потому что ты незаменим, Корнелий Максим. На своей должности ты совершенно незаменим и прекрасно об этом знаешь.

— Все люди заменимы. Незаменим только император Тиберий, да пошлют ему боги долгую жизнь и всеобщий мир на земле.

Пилат сперва оглянулся по сторонам, а затем спросил с некоторым раздражением:

— Насчет Тиберия я не понял?

— Что ты не понял, Луций? — спокойно спросил Максим, называя префекта по его первому, личному имени.

— Я что, в ответ на твое славословие тоже должен теперь…

— Ты должен прежде всего отдохнуть с дороги, — поспешно возразил Максим и добавил: — Ты, похоже, всё-таки устал и утратил обычное для тебя чувство юмора.