Убойная линия. Крутые меры - Илья Бушмин

Паяльник заверил, что все понял. Но по его голосу я понял, что тот уже нетрезв. Надеюсь, сукин сын не забудет поручение, когда проспится.

Оставив Мельника фрустрировать в баре – тем более, туда заскочили еще пара знакомых оперов из отдела и подсели за наш столик, что означало, что посиделка затянется – я решил пораньше вернуться домой. Ну, как пораньше. На часах был десятый час вечера, когда я перешагнул порог квартиры и скинул обувь.

– Пап, а мы сегодня сочинение писали.

– Круто, – я приобнял ее. Благо, благодаря жвачке запаха пива не должно было быть. – О чем сочинение?

– На тему лучшего друга.

– Какое-то странное и бесцеремонное вмешательство.

– Что?

– Я говорю, а вдруг у кого-то нет лучшего друга? Есть застенчивые люди. Стеснительные, там. Что они должны делать? Выдумывать?

Даша пожала плечами, продолжая непонимающе на меня смотреть. Да, не надо было пить вторую кружку. Я почувствовал неловкость перед дочерью. А все проклятая работа виновата.

– Даш, спать когда собираешься?

– Мне мама сейчас кушать готовит.

– Кушать, – повторил я, стягивая кобуру. – А что так поздно?

– Ну, я только захотела.

Потрепав дочь по голове, я отнес кобуру в спальню. Спрятал ствол в сейф и прошествовал на кухню. Может, и мне что-то из еды обломится. Таня варила пельмени. Ее, в отличие от Даши, жвачка не обманула – Таня с прищуром посмотрела на меня и покачала головой.

Да что ж за вечный комплекс вины-то все у меня вызывают. Начиная от семьи и заканчивая Варецким.

– У Дашки все как всегда? – я плюхнулся на табуретку. – Опять мы перед сном вспоминаем, что есть хотим?

– Она заигралась. Ну и уроков много было. Сам знаешь, как у нее это бывает.

– Еще я знаю, что мы с этим бороться договорились. На ночь глядя есть вредно и все такое.

– Но бороться должна одна я, – сухо констатировала Таня. – Ты-то у нас занят.

Господи.

– Тань, не начинай, а. Что на тебя нашло опять? Что ни день, то наезды.

– Действительно, почему, – она бросилась в атаку. – Я же не работаю, а потому не устаю ни разу. Ой, нет, погоди! Я же работаю! Вот черт. А вечером я не иду с Мельником пиво пить, а домой бегу. Где все на мне. Уборка, готовка, стирка – все вот это. И что ж на меня нашло, в самом деле!

– Во всех семьях так, – буркнул я и тут же пожалел.

– Во всех семьях муж приезжает не ночью, а вечером, и помогает сидеть с детьми!

– Черт, да делайте что хотите вообще, – раздраженно отозвался я. – Пусть она хоть в четыре ночи встает и ест. Только не надо меня во всем обвинять, хорошо?

На этой ноте я отправился курить на балкон.

Как говорится, вот и поговорили.

Если посмотреть на ситуацию трезво, я отлично понимал, что далек от образа идеального отца. Но, черт побери, при этом я знал, как живут другие мои коллеги по ментовскому цеху. И смело могу сказать, что я не самый паршивый вариант. К тому же, удивительным образом мое раннее возвращение домой – когда я решал не сворачивать ни с каким Мельником ни в какой бар, а провести время с семьей – оборачивались склоками, а иногда и даже скандалами, которые возникали буквально на пустом месте.

Что-то у нас было не так. Но брать за это единоличную вину и ответственность я не был готов.

Поговорить мы смогли только ночью, когда Дашка легла спать, и в квартире воцарилась темнота и тишина. Я забрался со своей стороны кровати и отвернулся, как оба мы поступаем после ссор, значительных и не очень. И уже начал засыпать, когда палец Тани несколько раз постучал меня по плечу.

– Максим.

– Что?

– Ты не хочешь поговорить?

– Хм.

– Давай уже поговорим, как взрослые люди.

Я вздохнул. Сон, кажется, откладывался.

– Вперед.

– Ты знаешь, что такое «засосала бытовуха»?

Смотря какая. Если под бутовухой подразумевать бытовые убийства, которыми я занимался последние годы, то такая бытовуха меня засосала бесповоротно.

– У меня на работе такая же беда.

– Вот не смешно сейчас. Максим, – Таня помолчала. Мои глаза сами по себе начали закатываться, но потом она заговорила и вновь выдернула меня из дремы: – Когда каждый день пашешь, а дома вместо отдыха только и знаешь, что варишь, стираешь, убираешься, выносишь мусор, снова варишь… Начинаешь чувствовать себя какой-то, не знаю, служанкой. Но не женой. Ты меня понимаешь?

– Ну…

Таня вздохнула.

– Ты должен мне быть поддержкой и опорой, да? Я не прошу даже тебя брать на себя часть домашних хлопот. Вот честно, могла бы, потому что это правильно, но я даже этого не делаю. Да кого я обманываю… Я сама все делаю, потому что привыкла. Но… Мне сложно говорить об этом, у нас как-то не принято… Максим, мне тебя не хватает. Хотя бы просто поговорить. Ни о чем. А то иногда кажется, что мы действительно как соседи. Я ведь не старая еще. Я не готова ставить на себе крест и просто заниматься хлопотами, а обо всем остальном забыть….

А потом я проснулся. От звука будильника. Тани рядом не было. Проходя мимо гостиной, я увидел ее на диване, накрытую пледом. Таня оскорбилась и ушла спать в другую комнату. Только тогда я сообразил, что ночью самым бессовестным образом уснул посреди разговора.

А знаете, что самое печальное? В тот момент еще можно было все исправить.

– Всех только снимай.

– Знаю.

– Крупным планом.

– Ага.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть.

– Дим, не учи папу любить маму, понял?

Мельник оскорбился на мой пассаж, с гордым видом покачал головой, сокрушаясь над наглостью некоторых коллег, и отвернулся.

Мы располагались в фургоне, который замер неподалеку от квартала на городском кладбище, где в эту самую минуту проходили похороны Артема Гомонова. У меня в руках был фотоаппарат с мощным объектовом, который специально для такого случая Василич выпросил у технарей под расписку. Мельник обходился биноклем. Мы занимали места у окна, как сплетницы-пенсионерки, и вели оперативную съемку похорон.

Расчет был простой. На похоронах может появиться некто, имеющий самое прямое отношение к Гомонову и приключившейся с ним беде, но о котором никто из опрошенных нами людей по каким-то причинам – по незнанию или по злому умыслу, неважно – так и не сообщил.

В процессии, провожавшей Гомонова в последний путь, было человек 40—50. Пока они нестройной колонной брели за катафалком к месту захоронения, фургон полз следом на приличном расстоянии. Привлекать к себе внимание у нас не было никакого резона.