Три судьбы - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но попытка сына взбунтоваться его не рассердила. Скорее даже наоборот. Ничего так мальчик подрастает. Не совсем, оказывается, тюфяк и мямля. Есть там характер, есть. Что ж, неплохо. Ему ведь когда-нибудь придется возглавить созданную Валентином империю. Стать вожаком. И то, что он сейчас пытается тявкать, – это похвально. Пресекать подобные попытки следует, однако сами по себе они – да, движение в правильном направлении. Конечно, держать себя в руках не умеет, но это дело наживное. Придется научиться. Либо ты умеешь сохранять хладнокровие, либо ситуации начинают выходить из-под твоего контроля, и – отправляйся тогда восвояси. Куда-нибудь.
И зря Леля так на него смотрела: не стоит принимать подобные взбрыки близко к сердцу.
– А если я просто откажусь? Что сделаешь? Под конвоем отправишь? Запрешь? Или наоборот выгонишь? Делай, что хочешь, я не поеду.
Ну да, ну да, падаем на пол и вопим на весь магазин: «А я эту хочу!» Разговаривать с закусившим удила подростком (хоть и совершеннолетний, но по сути-то мальчишка совсем) – занятие бессмысленное. Усмехнувшись, Валентин глядел на бунтующего сына выжидательно. «Атмосфера была накалена, – вспомнилось ему вдруг, – накалена, как утюг, атмосферой можно было гладить брюки».
Леля захлопотала, пытаясь разрядить обстановку:
– Лень, ужинать не пора? Платон, иди руки мыть…
– Мне не положено, – огрызнулся сын. – Кто не работает, тот не ест, так ведь? Я должен идти разгружать вагоны, потому что пора зарабатывать на кусок хлеба.
– Ты? Вагоны? – презрительно выплюнул Валентин и тут же пожалел. Реплика была безусловно лишней. Мальчишка, конечно, о вагонах или дворницких лопатах знает исключительно понаслышке (сколько написано про «поколение дворников и сторожей», нынешним юнцам это романтикой кажется!), так что да, Валентина «зацепило». Но идти на поводу у эмоций, пусть и оправданных, совсем не дело.
– Да я лучше сдохну под этими вагонами, чем еще хоть крошку, хоть копейку…
В общем, сцена вышла неприглядная. Валентин едва не сорвался на крик. Едва сдержался, чтобы не рявкнуть что-нибудь в духе того, что «копейки» Платон видел только на картинках. Как будто сам превратился вдруг опять в безмозглого, ничего не понимающего подростка, который подзуживает противника: ну давай, давай, ты слабак, а я вот… Подзуживают – слабаки, это он знал точно. Что с ним случилось?
Для полноты впечатлений оставалось только дверью хлопнуть: раз со мной в этом доме так позволяют себе разговаривать, я… Тьфу, позорище! Все-таки не мальчишка, чтоб себя распускать. Смешно и жалко глядеть, как взрослый мужик ударяется в истерику.
Впрочем, он и не ударялся. Вышел спокойно, плюхнулся в «Лексус»… Герою сериала – из тех, что смотрела нежная супруга – полагалось бы посидеть несколько минут, пялясь во тьму сверкающими очами, и, поигрывая желваками на скулах, изобразить глубокие переживания. Какие переживания? Что б они, сценаристы, в нормальной мужской психологии понимали!
На самом деле ему было наплевать.
Ну вышел слегка из берегов, подумаешь! Кажется, китайцы сочинили мудрую фразу: «поражает гнев человека, который всегда спокоен». Так что ничего неловкого, тем более стыдного он себе не позволил. Леля, конечно, просто решит – довели. И до Платона эту мысль донесет. В общем, все к лучшему.
Хотя, если совсем честно, что там думают о его вспышке Платон или даже Леля, его не интересовало.
Он давно уже жил словно по инерции. Равнодушие, как ни странно, оказалось одной из самых эффективных стратегий успеха. Успеха в чем угодно. Люди, на которых тебе плевать, начинают лезть из кожи, чтобы разбить это равнодушие. И не важно, кто они: партнеры, конкуренты, друзья.
Наплевать, по большому счету, ему было даже на выстроенную с нуля «империю»: ну смог, и молодец, живи дальше, то есть здесь и сейчас. Он читал и слышал, что многие из тех, кто «смог», терзаются, глядя на неподобающее поведение своих «наследников»: кому все останется? Ему же – наплевать. Возьмется Платон за ум, дорастет до настоящего вожака – отлично. Нет – тоже не беда. Почему большинству мужчин – по крайней мере, так пишут – столь важны сыновья? Ну сын, и что? Умненький. Но довольно бесхарактерный – хотя тут будущее покажет. А в общем – словно посторонний человек.
Вот Ульянка – совсем другое дело. Дочка. Принцесса, как бы пошло это ни звучало. Маленькое чудо. С самого начала так было: взглянешь на нее или даже подумаешь о ней – сердце ёкает. И сейчас ничего не изменилось. Даже будто острее стало. Потому, наверное, что выросшую птицу приходится отпускать в свободный полет. Ну… в относительно свободный. Ему хотелось преподнести дочери на золотом блюде все мыслимые сокровища, а главное – уберечь ее. Но он старался – очень старался! – удержаться от излишней опеки. Не вздрагивать поминутно, не протягивать руку: вдруг упадет? Напоминал себе: это Ульянина жизнь, которую она должна прожить сама. И избыточная защита – только во вред. Получалось. Поначалу с трудом, а теперь вроде даже и привык, что Ульяна – сама по себе.
Платон никогда таких чувств не вызывал. Он был мальчик, он был логичен и рационален и потому… неинтересен. Подумаешь, наследник!
И, строго говоря, подумаешь, империя! Так, Лихтенштейн промеж истинных гигантов. Нет, Гест не огорчался из-за того, что он не Березовский, не Абрамович и не Роттенберг. Березовский вон вообще плохо кончил, а ему, Гесту, и в своем «Лихтенштейне» вполне комфортно.
Так что какие там глубокие переживания, из-за которых полагается пялиться во тьму? Ничего подобного!
Да и темноты, куда полагалось бы пялиться, еще не было.
И, раз уж выскочил из дому, почему бы, в самом деле, не проветриться – тоже в соответствии с сериальными правилами борьбы со стрессом.
Ехал он часа полтора. Не особо задумываясь, куда. Несколько раз сворачивал, не глядя, потом, уже за окружной, вырулил на какое-то второстепенное шоссе. Ему все равно было, куда ехать, успокаивало само движение. Сквозь сгущающиеся сумерки, сквозь наползающий с Финского залива туман.
Справа засветились желтые буквы – не то «Приют», не то «Привет», не то вовсе «Путник». Мотель, в общем. Гест зарулил на полупустую стоянку, обнесенную низеньким заборчиком, бибикнул брелоком, запирая машину. Привычно хмыкнул: это у них там, на «диком» западе, мотель представляет из себя слепленный ряд щитовых домиков (с внутренней отделкой разной степени приличности, от вонючего клоповника до почти роскоши),
