Третий роман писателя Абрикосова - Денис Драгунский

Нет, уже не молодая.

Когда закончился ремонт, дом стал похож на аквариум. За стеклянными дверями молчаливо сияли пустые комнаты, красиво обставленные старой мебелью. Солнце тускло и коричнево отражалось в свежепокрашенных полах. Еще было немножко похоже на дом-музей, но так как Федор Федорович, великий архитектор эпохи излишеств, жил все-таки в другом доме, в прежнем, с другой планировкой, окраской и отделкой, то выходило еще страннее – дом-музей неизвестно кого. И тихо было, как в музее или аквариуме.

С Вероникой Георгиевной тоже все затихло, но не в смысле мира и любви, а просто – перестали друг друга замечать. Это получилось постепенно, незаметно – так сдувается воздушный шарик, после праздника привязанный к оконной ручке. Если глядеть на него каждые пять минут, то он все время вроде бы такой же, как был только что. А к вечеру его уже нет – только сморщенная резиновая тряпочка, которую снова надуть уже нельзя. Когда Лариса была маленькая, она всегда сердилась, что шарик нельзя снова надуть. Шарик снова не надувается, музыка обратно не играет, что там еще нельзя открутить назад и прокрутить по новой? Жизнь? Или историю страны?

Все кончилось само собой, и Лариса иногда думала, что так и должно быть – ведь она для них уже все сделала. Родила наследницу, отремонтировала дом, доволокла мужа до защиты диссертации. Тоже целая эпопея, генеральная репетиция перед ремонтом: библиография, машинистка, ксероксы, переплет, напечатать реферат, изготовить таблицы и слайды, вечерами возить его по библиотекам и по нужным людям, по разным оппонентам и рецензентам – все было на ней. Плюс к тому этих оппонентов и рецензентов надо было принимать, кормить и поить, но почему-то обязательно на квартире у Вероники Георгиевны, в сверхпрестижном доме на Красных Воротах, хотя у них у самих – то есть у Ларисы с мужем – была нормальная хорошая квартира на Проф союзной, почти у самого метро, и вообще, кто устраивает эти приемы – будущий диссертант или его мамочка?

При том что все пироги, салаты и даже горячее Лариса готовила у себя дома, а потом тащила в свекровины хоромы через весь город. Вероника Георгиевна царила в тридцатиметровой гостиной, под павловской люстрой, оппоненты и рецензенты целовали ей ручки, вспоминая незабвенного Федора Федоровича, будущий диссертант краснел и смущался, а Лариса раскладывала закуски, подходя к гостям, как положено, с правой стороны, и удостаивалась рассеянных похвал и вопросов – «а вы, кажется, тоже архитектор?».

Да, да, я тоже архитектор, я закончила с отличием, про мой проект писали в газете «Комсомольская правда», но я служу в задрипанном НИИжилгражданстрое, с девяти до шести составляю сметы, уже скоро забуду, как в руках карандаш держать, и я хочу работать в «Моспроекте», в хорошей мастерской, и неужели вы мне не сможете помочь, вы все, такие великие и знаменитые, такие маститые и влиятельные?!.

Фи, Лара, фи! Разве можно обращаться с подобными просьбами, разве можно подобные просьбы в голове держать? Все, что можно будет, мы сделаем. Сами, без твоих просьб. С течением времени.

Извините. Виновата, исправлюсь, не обращайте внимания. Хотите еще салатика? Или вот, попробуйте, свекла тертая с грецкими орехами…

Но теперь-то все? Отбой, выдох? Вольно, закури? Теперь-то зачем она здесь? Зачем она им нужна?

Ах да. Транспорт. Вероника Георгиевна собралась ехать в Бикшино к районному архитектору, согласовывать новый план дома, хотя это на самом деле никому не нужно было, поскольку пристройка была уже давно согласована, а что ты там внутри дома нагородил – никого не касается. В крайнем случае, сами пришлют тетеньку из бюро технической инвентаризации, она все обмерит, начертит и даст расписаться. Но нет, Вероника Георгиевна должна была еще раз повеличаться в роли хозяйки капитально отремонтированного строения. Лариса как раз была на солярии, когда внизу, на крылечке, Вероника Георгиевна обсуждала со своим сыном детали этой поездки. Говорили, что лучше всего в четверг с утра – Лариса это хорошо запомнила. «И пожалуйста, обеспечь транспорт!» – строго сказала сыну Вероника Георгиевна. Лариса сначала не совсем поняла, она решила, что Вероника Георгиевна собирается покупать в Бикшине рубероид для сарая, она давно грозилась, что сама займется сараем, и вот, значит, она с кем-то договорилась насчет рубероида, и нужен грузовик. И Лариса с тоской подумала, что это опять придется делать ей – ехать на станцию, торговаться с шофером и грузчиками, но ладно уж, не впервой, и тут до нее дошло, что ни о каком рубероиде речи нет, а транспорт – это она. Транспорт, чтобы доставить Веронику Георгиевну в Бикшино и потом, разумеется, обратно. Ей на секундочку стало даже смешно – какой же она транспорт, когда Вероника Георгиевна с ней последние два месяца вообще не здоровается? Она перегнулась через перила солярия и громко спросила: «А транспорт – это я?» Вероника Георгиевна пожала плечами и быстро ушла в дом. «Так транспорт – это я?» – переспросила Лариса у мужа, надеясь неизвестно на что. Надеясь, что он сейчас скажет что-то. Что именно – она и сама не представляла себе, но все равно, слово было за ним. Муж поднял голову, посмотрел на нее, поморщился и сказал: «Лара! Подслушивать – это так на тебя не похоже…» И ушел в дом следом за матерью.

Правда, потом он даже плакал. Потом он силком заталкивал ее куда-нибудь между дверью и шкафом и объяснял, что так нельзя, что они столько лет вместе, что она не права, что у них, в конце концов, есть дочь, что он все понимает, и теперь в доме все будет по-другому, теперь она, его жена, будет хозяйкой в этом доме, и переходил на жаркий шепот, вспоминая прежние годы, и все слова и клятвы, и уверения в счастье, и как им было хорошо, и становился перед ней на колени, и обнимал, и целовал, и она даже не особенно вырывалась – ей было все равно. Она как будто со стороны удивлялась, до какого бесчувствия можно дойти – муж, любимый и единственный, валяется в ногах и умоляет не уходить – а ей все равно. Как будто она смотрит какой-то старый скучный фильм с натужными страстями, и одно желание – поскорей бы конец, поскорей бы на воздух…

Поскорей бы домой. А то она сама, как в кино, стоит и смотрит на поселок, прощается с прошлым. Смешно, в самом деле. Хватит. Тем более уже совсем стемнело.

Она села в машину, поехала вниз. Там, почти около самой станции, была большая пыльная клумба, ее надо было объехать справа налево, и дальше уже шла прямая дорога на Москву. Огибая клумбу, Лариса включила дальний свет и в луче фар увидела своего бывшего мужа. Он шел, как всегда, медленно, чуть-чуть расслабленно, как будто заплетая ногами. В руке у него раскачивался толстый портфель. Лариса много лет отучала его размахивать портфелем на ходу.

Он не узнал ее – просто шагнул в сторону, пропуская машину.

В заднее зеркальце Лариса мельком увидела, как он медленно зашагал в гору. Наверное, минут через сорок, когда она будет уже на полпути к Москве, он дойдет до своей калитки, войдет на участок, прикрикнет на соседскую собаку, подойдет к крыльцу и долго будет искать на связке нужный ключ, щурясь в темноте, ловя отсвет уличного фонаря. Чтоб замок легче отпирался, надо прижать дверь коленом, и тогда она скажет – «дай портфель подержу», и он отопрет дверь, и они войдут в дом, не зажигая света, и скажут друг другу – «с приездом, привет!» – и поцелуются. А потом, после ужина, они будут сидеть в темной гостиной, одни в огромном доме, сидеть и смотреть, как гаснут головешки в камине, и она будет сидеть в глубоком кресле с тяжелыми шершавыми валиками, а он, длинноногий и долговязый, – на ковре у ее ног. И он тихо прикоснется ладонью к ее коленке, и она бесшумно сбросит тапочки и погладит своими ступнями его бедра, а потом соскользнет с кресла к нему на ковер, и будет долгая сказочная любовь, но этого не будет, не будет, не будет больше никогда, и слава богу!