Башни и сады Вавилона - Дмитрий Лекух

Я аккуратно трогаю перетянутый повязкой затылок.

Чешется, сука.

Значит, наверное, заживает…

– Слушай, – вздыхаю, – мы там, внутри, точно все одинаковые, а? Совсем никаких различий не существует? А то мне иногда кажется, что такие, как ты, я, Аська, другие «из нашего круга», как ты говоришь, – просто уроды какие-то по сравнению со всем остальным прогрессивным и целеустремленным в будущее человечеством…

– А, вот ты о чем, – усмехается, – сам об этом иногда, представь себе, задумываюсь. Но я тебя разочарую: все, кого я резал, внутри были совершенно одинаковыми. Ну плюс-минус, конечно. У кого-то легкие прокурены в лохмотья, у кого-то вместо печени сплошной цирроз, у кого-то еще какая-нибудь шняга имеется. А в остальном ну никаких отличий, как ни бесись…

Я выразительно смотрю в сторону того его кармана, где завлекательно побулькивает плоская металлическая фляжка.

Он опять усмехается.

Подмигивает и отрицательно мотает головой.

– Потом. Сейчас к тебе придут давление измерять. И уколы ставить. Причем не только в жопу, ты уж извини. И некоторые из этих уколов с алкоголем не шибко хорошо сочетаются. Так что коньячком я тебя, конечно, угощу. Но потом, ночью, часа через три после процедур, не раньше.

Я вздыхаю.

– Жаль, – говорю, – я что-то почувствовал непреодолимую потребность немного расслабиться. И жаль, что никаких внутренних различий ты в людях как врач не наблюдаешь. Значит, не в этом дело…

– А в чем?

– Ну, – развожу руки в стороны, – я ж не Бог, чтоб на все вопросы ответ иметь. Есть, разумеется, кое-какие отвлеченные соображения. Но это и путано, и очень надолго…

– Понятно, – вздыхает он, – и платить мне за свое любопытство придется опять-таки своим же коньякием…

– А чьим коньяком, извини, тебе бы хотелось платить за свое собственное любопытство? Моим, что ли? Так я, самое смешное, не против! Только, увы, пустой…

– Да ладно, – машет он рукой, – вечером разберемся. А ты лучше давай, укрывайся, да я окно открою, чтобы проветрить немного. А то баб Дуся уже у твоих соседей, я так думаю, разбирается. Еще минут десять и сюда придет. А она у нас бабушка строгая, хоть и малость пожилая. Не поверишь, сам иногда побаиваюсь, хоть я с ее стариковской точки зрения и большое начальство.

– Отчего ж не поверить, – натягиваю на себя колючий казенный плед, – знаю я эту породу ее ровесников и ровесниц. Из них гвозди можно делать, да вместо свай в землю забивать. Чтоб землю держали, им что, они привычные. Они ж в те времена выжить умудрились, когда вообще никто и ничто выжить не могло. И голодом их морили, и войной, и лагерями. А потом еще и перестройкой с гласностью и либеральным грабежом немного побаловали. А они не просто выжили, но еще и наших родителей вырастили сначала. А потом и нас. Теперь, вон, наших детей растят. То есть, считай, уже своих правнуков. Абсолютно железное поколение. Таких, увы, больше не делают.

Он встает, открывает фрамугу, что-то высматривает в окне.

Потом жмем друг другу руки, и он уходит, а я приступаю к досмотру принесенного Аськой пакета с книгами.

Так.

Любопытственно.

Итак, что мы имеем?

Ну разумеется, Хайям.

Куда же без него.

Недочитанный «Талейран» сталинского любимца Тарле. Я его как раз начал листать перед входом в штопор этот депресняковый.

Потрепанный томик «Искусства войны» Сунь-цзы.

Просто умница!

Жена, в смысле, умница, что принесла.

Этот неторопливый и обстоятельный китаец мыслил так, что Макиавелли по сравнению с ним всего лишь слабый подражатель.

Самое то, чтобы, смакуя, перечитывать, когда никуда не торопишься. Каждый раз что-то новое можно найти, плюс – совершенно не напрягает.

Слишком далеко от сегодняшних болей и проблем: и по времени, и по пространству.

Избранное Бродского, новая книжка Хорнби, Бегбедер с его «Романтическим эгоистом».

Его я, кстати, уже читал, и перечитывать пока что не тянет.

Хотя вещь сильная, конечно.

А вот это она напрасно принесла.

Джон Кинг, «Англия на выезде».

Вещь-то очень, сама по себе.

Читал и перечитывал.

Просто она напоминает мне о той части моей жизни, которую я, увы, кажется, навсегда потерял.

Или не навсегда?

Иногда и вправду приходит время кое-что переоценить и пересмотреть в своем бестолковом существовании…

А тишина и стерильная белизна больничной палаты, одиночество, холодный дождь за приоткрытым больничным окном, мелкий росчерк черных трещин на белом потолке – и все это после того, как в тебя стреляли, к счастью, неудачно, – наверное, лучшие для этого самого дела декорации.

Так что, может быть, я и не прав, и не напрасно Аська эту книжку сюда притащила, рано я горячусь.

Поживем – увидим.

Если еще немного поживем, разумеется.

Тот, кто меня «заказывал», он ведь, может, и не остановиться на достигнутом, я почему-то так думаю…

Поэтому и говорится: если знаешь его и знаешь себя, сражайся хоть сто раз, опасности не будет; если знаешь себя, а его не знаешь, один раз победишь, другой раз потерпишь поражение; если не знаешь ни себя, ни его, каждый раз, когда будешь сражаться, будешь терпеть поражение.

Сунь-цзы, «Трактат о военном искусстве»

…Баб Дуся оказалась именно такой, какой я ее себе и представлял.

То есть именно баб Дусей, а вовсе не какой-то там непонятной Евдокией Ильиничной.

Невысокая сухощавая старушонка с ясным и властным взглядом прозрачных, немного выцветших от времени глаз, пучком волос мышиного цвета и добрым негромким голосом.

Померила давление, укоризненно покачала головой в сторону блюдца с окурками, закрыла фрамугу, аккуратно перебинтовала мне башку, промыв швы сначала ваткой с больно щиплющим едким спиртовым раствором, а потом смазав их резко и дурно пахнущей гадостью.

Быстро и не больно поставила уколы: два в вену и аж целых четыре в два разные полупопия.

И – ушла.

Видимо, вязать носки любимым внукам.

Я еще подумал, что почему-то, по какому-то совершенно непостижимому, но исправно работающему закону подлости, внуки у таких вот хороших старушек обычно вырастают – ну просто полными пидорасами.

Загадка, блин.

Очередной парадокс матушки-природы или своеобразный юмор потусторонних сил.

Может, когда слишком много любви – это тоже плохо?

Да нет.