Басилевс - Виталий Гладкий

– С нашими дырявыми кошельками можно рассчитывать разве что на помои, подаваемые в харчевнях на пристани, – коренастый невесело ухмыльнулся.

И в это время кто-то с силой забарабанил в калитку.

– Эй, Фарнакион, открывай, ржавый якорь тебе в ребро!

– Посмотри, кто этот наглец, – приказал старший из стражников, узколицый, коренастый гоплиту.

Тот открыл калитку, и в дворик ввалился здоровенный детина в одежде моряка. В волосатых мускулистых лапищах он держал наполненный под завязку бурдюк. Его квадратное лицо расплылось в блаженной улыбке.

– Фарнакион, дружище! Вот я… Давай чаши. Нальем и… – моряк недоуменным взглядом окинул стражников. – К-куда я попал? Где Фарнакион?

– Он пьян, – коренастый выразительно подмигнул своим товарищам и кивком показал на бурдюк. – Эй, приятель! Что там у тебя? – он потянул бурдюк к себе.

– Э-э, куда? Меня звал Фарнакион… у него праздник… Где вы его спрятали? Фарнакио-он!

– Придет он. Скоро… – коренастый обнял моряка за плечи. – Подождем. А пока давай попробуем винцо. Или у тебя в бурдюке дешевая кислятина?

– Да ты… ты что?! Я его привез из… неважно откуда, но лучшего в Синопе вам не найти. Не веришь? Подставляй чашу!

Моряк распустил завязки бурдюка, и в шлем гоплита хлынула пенящаяся струя.

– Постой, – придержал старший коренастого, уже приложившегося к краю шлема. – Дай ему, – показал на моряка. – Сначала пусть он…

– Мр-р… – заурчал моряк, схватил шлем и прильнул к нему, как страждущий к роднику.

– Остановись, хватит! – коренастый с трудом забрал у моряка необычную чашу и в точности повторил его действия…

Вскоре во дворике царского эргастула стало весело – вино и впрямь оказалось отменным. Тем временем стало совсем темно и кто-то из стражников зажег факел. Моряк, окинув довольным взглядом изрядно захмелевших гоплитов, незаметно для них подошел к калитке, отодвинул засовы и тихо посвистел. Услышав такой же свист в ответ, он весело оскалил зубы и вразвалку подошел к пирующим стражам царской темницы.

Дальнейшее свершилось настолько быстро, что стражники не успели не только поднять тревогу, но и опомниться. Схватив двух наемников за шиворот, моряк столкнул их лбами, и они свалились, как подкошенные. Еще два удара огромным кулачищем – и на ногах остался только старший стражник. Он успел выхватить меч из ножен, но в дворик уже вбежали вооруженные люди, и кто-то из них ударил его мечом плашмя. Гоплит тихо охнул и медленно осел на каменные плиты.

– Связать! – приказал переодетый моряком Пилумн. – Где ключи?

Ключи оказались у старшего стражника.

– Четыре человека останутся здесь, остальные – за мной! Если что – шумните…

Пилумн стремительно шагал по подземелью, считая повороты. За решетками он видел призрачные тени, мало напоминающие людей – изможденные, в истлевших одеждах, с безумными глазами. Они молча смотрели на Пилумна и его товарищей, и в их взглядах было что-то такое, от чего даже ожесточившееся из-за невзгод и лишений сердце бывшего легионера дрогнуло и больно сжалось.

«Превеликие боги! – бормотал он, чувствуя, как волна ненависти вдруг ударила ему в голову. – Зачем вы так несправедливо поступили с людьми, разделив их на господ и рабов? На нищих и богатых? На тех, кто строит темницы, и на тех, для кого они предназначены? Будь трижды проклят тот, кто впервые заковал своего ближнего в кандалы…»

– Эй, Пилумн! – радостный голос Таруласа вернул отставного легионера к действительности.

– Рутилий, брат! Погоди, я сейчас… – не дожидаясь, пока подберут ключи, Пилумн оторвал замок и открыл камеру.

Тарулас и Пилумн обнялись; отставной легионер даже прослезился.

– Уходим, быстрее! – наконец опомнился Пилумн. – Ты можешь идти? – спросил он гопломаха.

– Да… – Тарулас исхудал, но на ногах держался твердо. – Пилумн, нужно освободить и остальных.

– Некогда, брат, некогда! Скоро сменяется стража, нужно успеть.

– Время есть… Выпустим их отсюда, Пилумн.

– Рутилий, я тебя понимаю. Но нас могут прихлопнуть здесь, как в мышеловке. Идем! – он потянул за собой упирающегося друга.

Неизвестно, чем бы закончился их спор, но тут в эргастуле раздался свист – сигнал тревоги.

– Бегом! – вскричал Пилумн и они поторопились к выходу.

Возле калитки было шумно – со стороны улицы слышалась ругань и звон оружия.

– Открывайте, бараны! Вы что, уснули? Или пьянствуете? Ах, скоты… Ну, погодите…

На ворота обрушился град ударов, сопровождаемый отборной руганью.

– Будем пробиваться… – шепнул Пилумн своим товарищам. – Держи… – он вручил гопломаху меч одного из стражников.

Калитка распахнулась, и в дворик ввалились возбужденные, галдящие гоплиты; их было около десятка – ночная стража во главе с лохагом.

– Барра! – взревел Пилумн и налетел на них словно смерч.

Неожиданность и непревзойденное искусство фехтования, которым отличались Пилумн и Тарулас, сделали свое дело быстро – ошеломленные гоплиты, роняя оружие, бросились врассыпную, спасая жизни. А бывший узник царского эргастула и его освободители бесшумно растворились в ночи, будто призрачные видения кошмарного сна.

Вороной жеребец косил на Митридата огненно-фиолетовым глазом, фыркал, бил копытами, вставал на дыбы. Два дюжих конюха с трудом удерживали красавца с белой отметиной на лбу. Шерсть жеребца лоснилась, будто его натерли оливковым маслом, мышцы волнами перекатывались под упругой кожей, вызывая восхищение своей трепетной игрой.

– Этот? – спросил Митридат у царского конюшего, перса с ярко-рыжими волосами, который смиренно стоял рядом с ним, ожидая приказаний.

– Да, господин, – льстиво улыбнулся перс, кланяясь. – Подарок тебе от царицы Лаодики, пусть хранит ее великая Ма.

– Он уже ходил под седлом?

– Торговец, доставивший его из Парфии[147]в Понт, сказал, что жеребца объезжал лучший конюший парфянского царя Митридата II.

– Хорошо, – коротко бросил Митридат, потуже затягивая пояс туники. – Мне этот конь нравится. Хочу попробовать, как он в ходу. Помоги.

Конюший придержал стремя, и Митридат одним махом очутился в седле. Жеребец всхрапнул, злобно заржал и попытался укусить царевича за ногу. Митридат рванул поводья и приказал:

– Отпускайте!

Конюхи отскочили в стороны, будто их огрели плетью со свинцовым наконечником.

– Пошел! – вскричал царевич, отпуская поводья.

Почувствовав свободу, жеребец закружил на месте, взрыхляя копытами влажный песок вперемешку с опилками. Затем встал на дыбы и едва не опрокинулся на спину, но Митридат вовремя упал ему на шею. Жеребец взбрыкнул несколько раз, пытаясь сбросить всадника, но Митридат сидел в седле, как влитой. Тогда конь, закусив удила, помчал галопом с такой скоростью, что со стороны казалось, будто он вовсе не касается земли, а летит стремительно, словно коршун на добычу. Какой-то миг – и под копыта жеребца, вместо ухоженной дорожки гипподрома, легла каменистая твердь, где падение на полном скаку грозило неминуемой гибелью, или, в лучшем случае, тяжелым увечьем.