Мемориал - Роман Вадимович Славацкий

вослед. Перестук шагов уходил, уходил вниз, и там, внизу, раздался топот подков, храп коней, грохот колесниц. Минута, другая, третья — и шум стал удаляться из Крепости.

Елена осталась одна.

В ослепительной белой накидке, в спасающей от солнца пелене, потоками струящейся с головы до пят, она стояла посреди площадки, сплочённой из огромных каменных плит, округлых, плоских, истёртых. Она стояла, точно идол прекрасной богини, выточенный из белого мрамора, с очами из сапфира.

И в этот миг она была настолько одинока, словно прозрачный купол накрыл Башню и отделил Елену и верхнюю площадку с опрокинутыми сиденьями, пурпурным покрывалом, брошенными подушками, от всей долины, от мира, от времени.

Елена стояла лицом к лицу со Вселенной и они вглядывались друг в друга.

— Неужели это я? — думала царица. — Неужели из-за меня — вся эта суета, гул, гром, отдалённый ропот войска? И тут, в долине, решается моя судьба?

И тут душа как бы выступила из неё. Она взглянула со стороны на себя, на каменный пол с опрокинутыми сиденьями и подушками, но всё это казалось каким-то ненужным, и даже на свою красоту она смотрела чуждо и равнодушно.

Вдруг она почувствовала движение — снизу кто-то рвался в невидимый купол — и ворвался: это её служанки и женщины Трои взошли на Башню. Нехотя Елена стала приходить в себя и, наконец, против воли — вернулась; прозрачная стена исчезла, Вселенная отвела звёздный поблескивающий взгляд, вновь возвратилось время, звук и пространство, и домашний запах Трои, и солнечный жар, и ощущение своего тела.

О чём-то её спрашивали, но царица не слушала и не отвечала. Она смотрела на поле боя с таким напряжённым вниманием, что все невольно обратились туда. Говор умолк.

Своими зоркими, словно у орлицы, очами, Елена видела, как меж двух отсвечивающих бронзой громад войска, едет царская колесница, лёгкая, блещущая золотом, крепкая, точно лук.

Вместе с Приамом стоял Антенор. И пока они ехали, войска безмолвно провожали их взглядами от Скейских ворот.

Колесницы остановились.

Приам со спутником сошли на землю.

Елена видела, как Агамемнон и Одиссей выступили навстречу к ним.

Приам указал на колесницу, ахейские вожди глянули в неё и о чём-то заговорили с троянцами. Елена догадалась, что в колеснице — жертвенные животные и священная утварь для жертвоприношения. Тут с обеих сторон подошли люди: цари, вожди, вестники — все сбились вместе, и сложно стало разглядеть что-нибудь, лишь изредка Елена выхватывала и понимала часть происходящего.

Сверкала большая чаша, кубки. Это, видимо, смешивали вино, возливали воду на руки вождям. В руках Агамемнона плеснул золотой огонь — его меч; царь наклонился, отрезая пряди руна у чёрной и белой овец; его опять загородили — очевидно, частицы прядей раздавались участникам церемонии.

Агамемнон поднял руки, возвышаясь среди спутников, словно скала. О чём он молится? И кому? Наверное — всемогущему Зевсу, зовёт его в свидетели клятв и грозит карой нарушителю договора…

Опять царь вынул меч из ножен: все невольно отпрянули. Двумя точными движениями — сначала одному, потом другому — Агамемнон перерезал глотки овцам, животные бились на земле в смертных судорогах.

Стали кубками черпать вино из чаши, возливать на землю в жертву богам.

Войска смотрели на всё это в глубоком молчании. Приам что-то говорил — и своим, и чужим. И все тревожно слушали его призыв.

Заколотых животных положили в колесницу. Приам и Антенор взошли на неё. Щёлкнул бич, и кони устремились обратно, в сторону Кремля.

Воины следили за ними, пока старцы не доехали до тяжких илионских ворот.

А потом Гектор и Одиссей перебросились парой слов (удивительно смотрелись они — связанные спокойной беседой!). Стали измерять площадку шагами: открылось небольшое поле; посреди него стояли Гектор Приамид и Одиссей. Гектор протянул свой хвостатый шлем, Одиссей что-то положил туда, и троянец начал встряхивать тяжёлую бронзу.

Зачем он это делает? Ах да, ведь верно — это жребии в шлеме! Наверное, будет бой на копьях, надо же решить, кто мечет первым.

Гектор продолжал, отворачиваясь, подбрасывать жребии в шлеме, пока один из них не выпал. Но кто же будет бросать первым? Этого Елена не знала.

Женщины, стоящие рядом с царицей, вдруг встрепенулись, закудахтали и побежали с площадки. Елена даже не поняла, что произошло, а это они испугались попасться на глаза старым вождям. Приам со свитой поднялся на Башню.

— Ну, что там? — спросил он, подходя к царице. Голос его трепетал от волнения и быстрой ходьбы. На белой одежде видны были капли свежей жертвенной крови.

— Пока только бросили жребий.

— Ага! — воскликнул царь и подошёл к ней, стал рядом — не захотел садиться — слишком велико было напряжение.

— Вот, выходят! — сказал Антенор непривычно звонким, чуть хриплым от волнения голосом.

И в самом деле: там, на свободной площадке с противоположных её краёв, каждый — от своего войска — шли навстречу Менелай и Парис.

Гектор и Одиссей приблизились сначала к одному, потом к другому, что-то сказал им — и разошлись.

Бойцы остались вдвоём, один против другого. Чёрные глаза Асии и синие очи Европы взирали на них так, будто в этот миг решалась судьба ойкумены.

Непривычно было видеть Александра в тяжёлой бронзе: обычно Парис бился среди легковооружённых воинов. В холщовом панцире, с накинутой на плечи барсовой шкурой, со страшным луком, он метался в первых рядах войска, поражая врагов издали.

Но сейчас доспех облекал его с ног до головы, начищенная бронза, местами позолоченная, сверкала, как солнце, сверкали поножи, сверкал полированный панцирь, сверкал жуткий гривастый шлем, сверкал щит, сплочённый из нескольких слоёв дерева, кожи и металла. Это был доспех брата. Ростом и размахом плеч они были одинаковы, и оружие пришлось Александру под стать, словно для него и ковалось.

А напротив стоял Менелай, снаряжённый в такие же латы, только ещё более роскошные, сияющие золотом.

И лишь когда они стали сходиться, мягко, неслышно, точно два льва, Елена впервые со всей пронзительностью поняла, что это сходятся два её мужа. Каждого из них она знала почти как саму себя и умела понимать в единое мгновение: по одному повороту головы, одному слову, одному взгляду, и даже без слов и взгляда — по одному присутствию.

И каждому из них она была обязана минутами такого блаженства, когда всё земное избывалось, и временами казалось ей, что она покинула землю и блуждает среди Бессмертных. И каждого она помнила сладостной благодарной памятью, даже Александра (и, может быть, — о позор! — в особенности Александра!).

Любой из них отличался сверхчеловеческой мощью, эта