Семена огня - Владимир Свержин

– Что наоборот?

– Сэр, ты что, в твои годы не знаешь, шо наоборот от пасти? Но вслед за этим знаменательным событием мы освобождаем из полона очаровательную Евгению Тимуровну и, взявшись за руки, по дороге, выложенной желтым кирпичом, вприпрыжку мчимся к камере перехода, чтоб завтра утром рапортовать о проваленном задании.

– Ну, я так не говорил, – хмуро отозвался Карел.

– А, ты рассматриваешь менее оптимистичный вариант: нас кладут прямо под стенами, и все та же Евгения Тимуровна льет над нами горючие слезы, пока одна твоя несостоявшаяся жена думает, не съесть ли другую.

– Не, я так не хочу.

– Да? Странно. А ощущение было, что именно это – конечная цель твоих устремлений. Карел, специально для тебя уточняю задачу: нам следует не просто оторваться от хвоста, а сделать это так, чтобы весь этот почетный караул не заметил или же не озаботился нашим отсутствием. Бастиан, что скажешь мне ты, светоч Латинского Квартала?

– Прошу извинить, господин инструктор, – сконфуженно заговорил Ла Валетт, – но я представления не имею, как это сделать.

– Да, печальная картина полного хаоса и запустения. С тоскою я гляжу на ваше поколенье. Карел, может, инструкция что-нибудь лепечет на эту тему?

– Что если попробовать того, ну, переманить Арнульфа и его воинов на свою сторону?

– Хорошая идея. И как ты это намерен провернуть?

– У меня есть золото. Довольно много золота.

– Меня всегда чертовски впечатляет этот аргумент, – вздохнул Лис. – Но если ты попробуешь подкупить верного комиса Пипина Геристальского, шанс, что он тебя просто поднимет на копье, сильно выше среднего. И будет по-своему прав. Здесь так не принято.

Если ты вдруг забыл, могу напомнить: комитат – это не просто клуб по интересам, кружок художественной рубки. Это своеобразная военная семья, и комисы считаются детьми главы комитата, независимо от их возраста. Для комиса – позор выйти живым из боя, где пал их предводитель. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю?

– Ну да, – промямлил Карел. – Он не согласится.

– Это к гадалке не ходить. Но есть еще один неприятный момент. Такая попытка дачи взятки должностному лицу при исполнении им служебных обязанностей недвусмысленно и однозначно подтвердит, что мы работаем против Пипина и против них самих.

– Так что же тогда?

– Что-что? – протянул Лис. – Чувствую, пора мне в монастырь.

– Может, пока не надо, господин инструктор? – сконфуженно отозвался Бастиан.

– Шо ты так засуетился, Валет. Лучше, пока есть время, освежи в голове знания по богословию и риторике. Представьте себе карту. Представили? На берегу реки, на холме, обитель Святого Эржена. Это как раз то, шо нам надо.

Шахматы напоминают жизнь, но в той игре, в которую играем мы, со смертью короля все самое интересное только начинается.

Кардинал Мазарини

Лис издал столь жалобный стон, что кони, влекущие повозку, когда б только могли, непременно прослезились бы.

– О, я вижу ее! Да, да, вижу! Она идет, гремя костями. В руках ее цеп. Но почему цеп? Где же коса? Нет, нет, я так молод, я не хочу умирать!

– Бредит, – сочувственно покачал головой возница и крикнул возглавлявшему колонну герцогу Нурсийскому: – Дружок ваш, кажись, помирает!

– Так, гроза Богемии, приготовь свой нос для зарубок. Если ты намерен в связи с моей безвременной кончиной дать волю чувствам, то есть, глупо хихикая, пинать мои бренные останки или просто надеешься сделать мне искусственное сдыхание любым известным тебе способом, то знай: я тут же восстану из мертвых, оторву твои уши и скормлю их ближайшему мимолетному дракону.

– Ну что вы, господин инструктор, я сейчас опечалюсь.

– Опечалюсь? И это все, чего я заслужил, работая не прикладая рук?! Печалиться ты будешь, если я по возвращении просажу твое убогое стажерское жалованье на скачках в Дерби. А здесь ты должен быть вне себя от горя, так, чтобы даже Станиславский, спроси у Бастиана, он знает, кто это такой, рыдал у тебя на плече и прочувствованно повторял: «Верю».

Валет, хватай свое банджо и сыграй для создания настроения что-нибудь трагическое, любимый отходняк юбиляра, ну, в смысле – наоборот: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». И если при этих аккордах никто не вспомнит, что рядом находится монастырь, пусть тебя внезапно озарит мысль, что мне хорошо бы исповедаться, собороваться и сделать прочие реверансы перед встречей с Творцом Небесным.

– Это позволит нам выиграть немного времени, – догадался Карел.

– Ну, если я буду исповедоваться во всех моих грехах, это позволит дождаться естественной смерти всего нашего конвоя, но мы не будем столь бесчеловечны. Поэтому остановимся только на главных. Дня три я вам обеспечу.

– Господин инструктор, а если Арнульф и его люди откажутся ждать?

– Карел, отказываться ждать – это священное право любого человека. Не хотят – пусть катятся «пид тры чорты», как говорят в стране древних укров.

– Но они не захотят, – по-прежнему сомневался Карел. – У них же приказ!

– Вот же дилемма. Буквально гамлетовского масштаба коллизия! Что ж, тогда пусть не катятся. Главное, мой августейший соратник, шоб ты был просто в лужу безутешен. Бессмысленно тащить с собой на ратную забаву человека, который рыдьмя рыдает, бьется в конвульсиях и кричит не своим голосом: «На кого ж ты меня покидаешь?!» – и прочую благомуть в том же роде.

– Но я так не могу.

– Должен. Иначе каждый час я буду вставать со смертного одра и заставлять тебя лить обильные слезы, подобно пожарному брандспойту.

– Зачем? – оскорбился Карел.

– Мой юный друг, все это затем и для того, чтобы ты, наконец, уразумел – «не могу» осталось за камерой перехода. Тоже мне, молодой Вертер – могу, не могу… Должен – значит, можешь! Все! Тема закрыта! Набирайся трагизма во взоре, твои бессвязные рыдания порадуют меня больше, чем условно осмысленные речи!

Бастиан, переговоры с преподобными отцами лежат на тебе. Как там было в первоисточнике: «Да не оскудеет рука берущего». А теперь – вперед, скорчили подобающие случаю рожи и марш-марш ко мне! Сцена пятая, акт первый, закат глаз и перемена маршрута.

Ночь ушла в бесконечное прошлое, и наступило утро, залившее летним светом лесную крепость и ее окрестности. Деревья, казавшиеся угрюмыми, скрывающими неведомую опасность, теперь напоминали добродушных исполинов в зеленых плащах со множеством пронизанных лучами прорех. Утро наступило, как наступают в общественном транспорте на ногу, мигом выдернув из тягостных раздумий.