Мелодия - Джим Крейс

В эту минуту, если Бузи и надеялся найти какое-то скудное утешение в ограблении и избиении, то вот оно, вот что он понял на пути между садом и набережной, вот что подразумевал прощальный пинок: его публичная жизнь достигла критической точки. Позади была слава, впереди – забвение. И, вероятно, ничтожность. Неужели пришел конец мистера Ала? То была не худшая перспектива – логика того расклада, который он получил в жизни при сдаче, при рождении и который будет побит козырями в его старости. С картами всегда так и было. Беда с талантом (а также с красотой, что, несомненно, обнаружила Терина) состояла в том, что он выплачивался вперед, единовременно. Используй его на полную, и день, когда он будет растрачен, неминуем. Но хотя мистер Ал с большой долей вероятности навсегда сойдет со сцены после вечернего концерта в шатре и занавес опустится за его последней песней, у Альфреда Бузи, что бы он ни чувствовал на ступенях своей виллы, останутся его стихи для исполнения без публики, останутся его частные мелодии.

Ветерок с океана усилился, добавив мускулов приливу и разбудив галечные литавры на берегу. Ветер взывал к вниманию, дребезжа ставнями виллы и оконными рамами. Шелестели листья на деревьях – шепчущий хор для солиста-океана. За мощеной площадью, где могли разворачиваться автомобили, развлекающийся шквал мусора создал на какое-то время иллюзию невесомости мира, он подбирал и расшвыривал обрывки водорослей и бумажных пакетов, даже чью-то сорванную шляпу, словно все это весило не больше пены. Капризные порывы ветра очистили от мусора один конец набережной, а другой (тот, где стояла вилла Бузи) этим мусором забросали. Его вилла казалась теперь не безопасным местом, а осажденным замком, причем (отрицать это и дальше Бузи уже не мог) требовавшим некоторого внимания. Он остановился, чтобы разглядеть ее – дом, такой важный для него, и увидел сквозь другие, более жестокие, очки. Снаружи вилла выглядела убогой, это не оставляло сомнений, и, возможно, нелюбимой. В чем-то походила на него. Даже входная дверь, изготовленная еще до его рождения из прочнейшего тарбонового дерева (которое, как говорили, переживет и металлическую плиту), была настолько изъедена солеными ветрами и столетием штормового моря, что разбухла, стала грубой на ощупь, как ствол живого дерева.

Длинный запасной ключ вошел в скважину не без сопротивления – старческие запястья Бузи потеряли гибкость, – механизм замка повернулся неохотно, словно чувствуя, что его дни сочтены. Даже центральная прихожая была мрачной и неприветливой. Бузи вдруг вспомнил, что, когда он был мальчиком и возвращался домой из школы, его всегда приветствовали. Мать выкрикивала его имя своим бодрым, но «меня-не-беспокоить» тоном, или же горничная Кла (он так и не узнал ее полное имя, и – вот что было позорно – его родители тоже) спешила по коридору, протирая на ходу своей тряпкой стакан фруктового сока, отчего первый глоток нередко пахнул жидкостью для полировки дерева. Или же выбегал их маленький терьер, работая одновременно зубами и хвостом: лаял, требуя внимания, и махал хвостом от радости. Или же – что случалось редко – его отец мог рано вернуться с работы и тогда кричал ему: «Альфред, Альфред, покажи свою мордочку. Расскажи мне все, что с тобой случилось сегодня. Нет, лучше скажи мне одно. Что лучшего с тобой случилось».

Потом была Алисия. Она никогда не разочаровывала его, не говорила голосом «меня-не-беспокоить», когда он возвращался домой. Не имело значения, уезжал ли он на гастроли на месяц или уходил в город на час, она всегда целовала кончики пальцев и прикладывала их к его губам, потом позволяла ему коснуться губами линии волос на ее лбу, не совсем чтобы поцелуи чопорной, все еще влюбленной, но сдержанной пары. Это малое пространство за шелушащейся дверью между ревом океана и спокойствием комнат предназначалось только для пальто, зонтов и туфель, но было тысячекратным свидетелем их объятий и воссоединений, а потому хранило для Бузи нежные воспоминания. Они, держа друг друга за талии, шествовали в коридор дома, где никогда не было тишины, даже если его звуки были самыми обыденными: скворчание сковородки, треск поленьев в водонагревателе, хлопки штор, потрескивание досок виллы, позвякивание персидских колокольчиков, приведенных в действие кем-то подошедшим к двери кладовки, или просто звуки сквозняков – объект ненависти современных архитекторов и в то же время дыхание дома.

Сегодня, в эту катастрофическую субботу, еще далеко не закончившуюся, никто не встречал его в прихожей, и в коридоре не было ничего, что приветствовало бы его, кроме гулкого бремени вдовства и страха перед тем, что он постепенно утрачивает связь с любовью. Потому что любовь, как талант или красота, выплачивается единовременно и может быть растрачена. Она похожа на дом: нуждается во внимании и ремонте, а иначе приходит в негодность.

На полке в кухне лежали более дюжины нераспечатанных конвертов. Бузи перебрал их дрожащими руками. Что там предлагал ему племянник всего несколько дней назад, когда открывали его бюст? «Читай, например, письма, которые получаешь. Оставайся на связи. Попытайся отвечать на них». Этот сомнительный совет тогда не имел никакого смысла, но теперь казался уместным. Терина, вероятно, видела непрочитанные письма, когда приезжала той ночью, и сообщила об этом своему нетерпеливому сыну. Теперь Бузи наконец сможет узнать, что в них. Найти то, которого он опасался; впрочем, поиск не потребовал никаких трудов. Оно было самое представительное, набитое документами, а на конверте значилось название компании-отправителя. Адресовано оно было – немного странно – АЛЬФРЕДУ БУЗИ, горожанину. «Дорогой мистер Бузи, – начиналось письмо. – Простите нас за нашу самоуверенность, но…» Он никогда не видел «но», начиненного такой лестью и понуждением.

Бузи уже видел планы и чертежи в окне агентства по продаже недвижимости, но каким образом вилла и ее нынешний единственный обитатель будут играть свои роли в этом, все еще оставалось тайной. Ему пришлось прочитать письмо дважды, напрячься, чтобы ухватить смысл его витиеватых формулировок, прежде чем он смог понять предложение, которое ему делают. Как «ценному другу» они могут «предложить» ему в виде своеобразного воздаяния (вместо выплаты наличных) «постоянное проживание» в том трехэтажном девятнадцатиквартирном здании, которое будет построено на месте его виллы и «Кондитерского домика» и которое все еще может стать его домом. Это будет «очень представительный» ряд комнат с видом на океан («как и прежде»), но с дополнительной привлекательной чертой в виде «коммунальных услуг» и «общественного надзора». Мистеру Бузи будет не только предоставлена возможность совершенно свободно выбрать и вступить в право полного владения любой из квартир, которая ему приглянется, кроме верхней, пентхауса с палубой-садом и панорамным видом, но и кроме того (и здесь он чуть ли не услышал, как застройщики затаили от удовольствия дыхание, удвоив посреди предложения свои соблазны), они предоставят еще одну квартиру в его «полное пользование». Вторая квартира не будет в его собственности, но он сможет ее сдавать и получать средства от аренды до последнего дня жизни. У него появится своя дойная корова. Расчет был на то, что он не заживется на этом свете, чтобы их показушная щедрость не обернулась долгосрочными обязательствами. Он, однако, не мог не признать, что перспектива съехать и остаться одновременно, как они предлагали, была начисто лишена изобретательности или притягательности.