Летний сад - Дмитрий Вересов

– Альбина, – она и не заметила, как к остановке подъехал «жигуленок» Олега. Это была красная «тройка», из приоткрытой передней дверцы которой негромко лилась песенка Пиаф «Non, rien de rien», – вы извините, может быть, я назойлив?

Альбина, шагнувшая было в сторону машины, остановилась, вопросительно посмотрела на загорелого красавца.

– Могу довезти до дома или, если решитесь, давайте махнем на залив.

«Решительность, решение, поступки…» – под этими знаковыми определениями она прожила последние три недели. Еще стоя на тротуаре, она знала, чем закончится эта встреча. Готовность Альбины изменить свою жизнь одержала верх над доводами разума.

– Поехали на залив, но мне сначала необходимо позвонить.

– Да вот же, телефонная будка у вас за спиной, – Олег рассмеялся.

– Алло, папа?

– Да.

– Ложись, не жди меня. Хорошо?

Тревога и нехорошие предчувствия Наташи по поводу приезда в Ленинград ее родителей оправдались. Забуга-отец дал таки «прощальную гастроль».

Дом свадебных торжеств имел два зала, где одновременно проходили мероприятия указанного плана. В одном зале праздновали день бракосочетания Иволгины–Забуги, в другом отдавали замуж за газовщика-югослава какую-то гатчинскую девицу.

Выйдя на улицу освежиться и услышав звуки неродной речи, Забуга-отец для начала вполне миролюбиво попросил у соседей огоньку. Слово за слово, и, уже переходя на повышенный тон, дальневосточный отец счел своим долгом подвергнуть суровой критике ревизионистскую политику маршала Тито. Не найдя в этом важном политическом вопросе понимания, он в довольно грубой форме попрекнул жениха и его родню, а также все народы братской Югославии в потребительском подходе к СССР вообще, и к его природным богатствам в частности.

Схватив незадачливого гатчинского коллегу-тестя за грудки, он бросал ему в лицо суровые обвинения вперемежку с матерными словами. Браты-хорваты, свято чтившие честь национального оружия, разумно решив, что противник «первым начал», парой не совсем корректных ударов в низ забугского живота отбили у агрессора своего нового родственника.

Профбогиня Соколова, предводительствовавшая на свадьбе комсомольско-молодежным звеном и по этому случаю выпившая довольно много спиртного, скорее по инерции, свойственной любому коллективному организатору, нежели по объективной необходимости, ввела в гущу боя смешанный отряд института им. Лесгафта с истошным воплем: «Наших бьют!» Победа профессионалов над любителями была бесспорной.

Впрочем, радость победы была омрачена вмешательством миротворческих сил, но не в белых ооновских касках, а в серых мундирах и того же цвета фуражках с красными околышами ленинградской милиции.

Большинство активных участников побоища были препровождены в ближайшее отделение милиции. Возможно, это принудительное некомфортное размещение и послужило причиной сближения недавних врагов, которые, сбившись в кучку и поминутно с опаской поглядывая на решетчатую дверь, приступили к составлению плана своего освобождения, благо, что партизанские традиции были известны обеим сторонам. Слава богу, что осуществить этот план они не успели.

Прибывший по тревожному вызову начальник милицейского отдела (двадцать задержанных – не шутка!) быстро разобрался в причинах и следствиях, и задержанные были отпущены.

* * *

«Интересно, – думал Вадим Иволгин, прожив календарную неделю в новом гражданском состоянии, – замечают ли женщины перемены в своем отношении к партнеру после получения свидетельства о браке?» Несмотря на то, что Вадим слепо обожал супругу, он это заметил и не знал, как справиться с возникшим душевным дискомфортом.

Вроде бы все осталось по-прежнему: Наташе, несомненно, были приятны и лестны его забота и внимание. Она по-прежнему не медлила с ответной реакцией – жестом, взглядом, поцелуем или более интимным образом поощряя Домового к романтическому восприятию начального этапа семейного строительства. Она по-прежнему живо интересовалась его мнением, первая начинала исполненные уверенности и оптимизма разговоры о благополучном исходе родов и возвращении в спорт. По вечерам, когда Дим-Вадим усаживался на кухне ремонтировать очередной бытовой электроприбор, сидела с ним рядом и притворно сетовала: «Конечно же, бездушные железки мужикам всегда дороже и ближе». Молодой супруг в ответ начинал взволнованно оправдываться, доказывать необходимость поддержания процесса материального обеспечения семьи и, в конце концов, сбитый с толку лукавым взглядом супруги, сдавался на милость коварной победительницы. За бурными ласками забывался включенный паяльник, и только чадный дым кухонной столешницы возвращал молодых из царства амуров в прозаическую действительность.

Но в то же время он физически ощущал некую «раздвоенность» Натальи. Веселая, живая, она вдруг выпадала из настроения, взгляд ее становился неподвижным и отрешенным. В такие моменты Наталья делалась капризна, иногда до грубости резка. Вадим сразу замыкался и долго не находил возможности вернуться в уравновешенное состояние, глубоко уязвленный пренебрежением к себе. Правда, через какое-то время, будто отогнав некий морок, будущая мама вновь оживала и возвращалась в прежнее веселое и активное состояние.

Первый, второй, третий прецедент. «Возможно, это естественное состояние всех беременных женщин? В этот период им свойственны капризность, слезливость, всякие токсикозы», – рассуждал Вадим наедине с собой. Испытывая чувство неловкости, он осторожно, чтобы Наталья не обратила на это особого внимания, задавал вопросы о ее самочувствии и ни разу не услышал ни одной жалобы, которые так дотошно и подробно описываются в научно-популярных брошюрках.

В ходе недельных натуралистических наблюдений Вадим заметил и еще одну особенность в поведении супруги. Стоило маме-Иволгиной тактично постучать в дверь комнаты молодоженов или выйти на кухню в тот момент, когда Вадим под чутким и язвительно-добродушным руководством супруги творил кулинарные чудеса либо занимался воскрешением бытового прибора, как Наталья тут же становилась агрессивно-напряженной. Добродушие и заботливость свекрови, ее вопросы и советы молодая женщина комментировала богатой скептической мимикой. Ей ничего не стоило прервать маму-Иволгину на полуслове и, приложив руки к низу живота, капризно, с мученическим выражением на лице громко заявить о своей надобности «пописать». В интеллигентном семействе Иволгиных это вызывало недоумение и откровенный шок.

Как-то незаметно для себя Вадим тоже стал раздражаться на мать и мучительно переживал из-за этого.

Безусловно, после открытия обстоятельств происхождения пресловутого письма, авторство которого мама-Иволгина признала за собой в день официального оглашения невесткиной беременности, и у Вадима, и у Натальи были объективные причины относиться к ней не лучшим образом. «Но, – опять же наедине с собой рассуждал Домовой, – такой явной грубости и пренебрежительности не должно быть».