Храбр - Олег Дивов

– Князь часто хворает. Может умереть. И начнется…

Микола хмыкнул. Князья тоже люди, они смертны. Возможно, разобравшись с Новгородом, великий князь через какое-то время умрет. Но давно уже ясно, что его стол займет князь ростовский, любимый из сыновей. Недаром того послали на печенегов – снискать воинской славы. Жалко, печенеги не помогли, удрали… Нет, большой смуте неоткуда взяться. Но если Урманин говорит, надо слушать и запоминать. Илья зря не скажет.

– Смута хороша, когда ты молод, – продолжал Илья. – Самое время угадать князя, у которого запас удачи побольше, и к нему пристать.

Микола кивнул. Варяжское понятие – запас удачи. И у варягов на него поразительный нюх. Пришлые урмане, даны и свеи всегда точно знали, которого из «молодых конунгов», оспаривающих киевский стол, надо поддержать. И Новгород не ошибался раньше, за кого постоять. Выходит, теперь?.. Нет, только не новгородский князь, хитромордый и хромой. Да ему сидеть-то осталось на тамошнем столе всего ничего. На что тогда намекает Урманин? Или он сам не понимает, чем встревожен, и просто жалуется?

– …А когда ты немолод, – сказал Илья, – смута – это беда. Все тебя зовут, каждый тянет к себе. А ты об одном думаешь: где тихое местечко найти. Ведь не порвут же они Русь на кусочки. Рано или поздно все успокоится. Эх… Микола, хочешь на Новгород с дружиной пойти? Глядишь, прославишься.

– А ты?

– Без меня. Годы не те.

– Какие твои годы…

– Не те, – отрезал Илья.

– Тогда и я не пойду.

Впереди из-за бугра замелькали посохи, за ними показались монашеские клобуки паломников.

– Значит, договорились, – сказал Илья. – Ишь, топают… Чего-то они духовных песен не поют. Непорядок.

Он приложил ладонь козырьком ко лбу, защищая глаза от утреннего солнца. И вдруг заорал во всю глотку, так, что кони прянули ушами:

– Э-ге-гей!!! Денис!!! Ди-о-ни-сий!!! Калимера[1], старый пень!

– Калимера! – донесся в ответ зычный бас.

– Неужто, – сказал Микола равнодушно.

Он греков не любил.

* * *

Дионисий, бродячий монах, всегда был толстощеким и толстопузым. При этом он умудрялся каждое лето преодолевать огромные расстояния, странствуя от монастыря к монастырю. Непростая, полная событий и опасностей жизнь. Старый посох Дионисия, окованный железом, носил следы множества драк. И четки у монаха были «дорожные», равно пригодные что духовные стихи отсчитывать, что вынести встречному лишние зубы и лишний глаз заодно. Щербатый крест на четках подтверждал: осеняли им по-всякому.

Из Дионисия мог выйти серьезный воин, кабы не природная тучность. Когда они с Ильей обнялись при встрече, заметно стало: монах хоть меньше витязя ростом, почти так же широк в плечах. Только Илья – силен, а Дионисий расплылся. Ему наверняка уже было трудно далеко ходить.

Сейчас Дионисий бухнулся задом наземь и, приговаривая: «Эх, калики мои перехожие-переброжие», поправлял обвязку сандалий.

Паломники стояли полукругом за его спиной.

– Куда? – спросил Илья.

– В Иерусалим! – гордо заявил Дионисий.

– Пешком?

– Именно так!

– Ну-ну, – сказал Илья, окидывая паломников начальственным взглядом.

– Разве путь не безопасен? – спросил Дионисий и, кряхтя, поднялся с земли.

– Безопасен, – заверил его Илья. – А уж для такой-то братии… Новгородцы?

Дионисий замялся. Зачем-то оглянулся на свою «братию».

– Новгород, – кивнул монах.

– Красавцы, – сказал Илья.

Микола напоказ отвернулся. Он не одобрял, когда в паломничество ударялась молодежь, да еще такая, как на подбор, статная. Это значило, что Русь теряет лучших – надолго, а может, навсегда.

– Ну-ну, – повторил Илья. – Есть новости?

Дионисий пожал толстыми плечами. Он, казалось, был не особенно рад встрече со старым знакомым.

– Великий князь немного болен.

– Опять… – Илья помрачнел.

– Пошли ему, Господи, многая лета!

Все перекрестились.

– Дружина готовится в поход, – продолжал монах. – Ты завтра приедешь, узнаешь сам. А у тебя новости?..

В свою очередь пожал плечами – нырнув головой вниз – Илья.

– Печенеги разбежались. Ростовский князь никак не может их поймать. В степи земля сухая, дорога чистая. Если не будет дождя. А вы так прямо из Новгорода и идете?

«Братия» даже ухом не повела. Будто не Илья Урманин спрашивал.

За всех ответил Дионисий:

– Они в Киеве отдохнули немного, оделись. Видишь, калики новые какие.

«Братия» по-прежнему стояла молча и вроде даже с ноги на ногу не переминалась. С высоты седла Миколе видны были из-под клобуков только упрямые крепкие подбородки. Да кое у кого выбивались наружу пряди волос, пшеничные, соловые, белесые.

– В Иерусалим, значит, – протянул Илья. – В самый-самый Иерусалим?

– Ага. Сначала на гору Афон и к святым местам Константинополя, а дальше с божьей помощью в Иерусалим.

Сейчас Илья, как добрый христианин, должен был дать монаху денег – ради пропитания в пути и на то, чтобы тот поставил за него свечку.

– Ну, увидимся, Денис, – сказал Илья. Дружески хлопнул монаха по пузу, взобрался в седло. И тронул кобылу.

– Да благословит тебя Господь! – воскликнул Дионисий с явным облегчением.

– Ага, – Илья, не оборачиваясь, перекрестился.

Они уже порядком отъехали от места встречи, когда Микола спросил:

– Дядя, а дядя, куда гоним-то? Давай уж тогда и вправду гнать.

Илья все не мог выбрать, то ли пустить кобылу рысью, то ли ограничиться быстрым шагом.

– Не видишь – думаю!

Илья закрыл глаза, вспоминая в подробностях, как стояла перед ним «братия». Чистая одежда. На ногах едва хоженые калиги – Дионисий смешно называл их «калики» – высокие кожаные чулки и сандалии с обвязкой под колено, удобная обувь для дороги. Посохи, на редкость щедро окованные железом, очень прочные и совсем новые: как ни затирай свежее дерево, сразу оно не состарится. Прямо не посохи, а готовые древки для рогатин. И переметные сумы, набитые едва вполовину, совсем не к дальнему пути.

Крепкие ноги, широкие плечи, сильные руки.

Но главное – лица. Молодые и смелые.

Не веди «братию» Дионисий, Илья все равно бы спешился – посмотреть. Уж больно стало ему любопытно. Монах вел за собой не просто вольных новгородцев, а людей, сызмальства едавших досыта каждый день. Отпрысков влиятельных торговых родов. У доброй половины «братии» отпечатался на лице дедушка-варяг. В Иерусалим шли дети зажиточных горожан. Молодое купечество. Надежда Новгорода, можно сказать.