Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

описываемые годы часто можно было встретить на парижских улицах или в вагонах метро эти музейные фигуры российских сановных старцев, горячо дискутирующих между собой по поводу «назначения» кого-либо из них на пост костромского губернатора или самарского вице-губернатора.

Значительно хуже обстояло дело у «законного царя» с армией. Ядром, из которого, по эмигрантским чаяниям, должна быть развернута армия «будущей России», был и оставался РОВС. И РОВС совсем не был склонен признавать великого князя Кирилла Владимировича законным царем. При жизни великого князя Николая Николаевича он крепко держался за последнего как за «вождя». После его смерти «верховная власть» перешла к председателю РОВСа генералу Кутепову, которого бывший Верховный назначил своим преемником. От «законного царя» РОВС всегда держался на почтительном расстоянии.

Но «законный царь из дома Романовых» в уныние не впал. Он столь же рьяно принялся за составление списков полководцев несуществующей армии, как до этого – за списки губернаторов.

Незадолго до войны великий князь Кирилл Владимирович умер. На «престол» вступил его сын Владимир Кириллович. Свистопляска с назначениями несколько поутихла, но полностью не прекратилась. Ряды «верноподданных» значительно поредели за естественной смертью лиц, их составлявших. Пополнения не было. Но оставшиеся в живых кирилловцы столь же ретиво, как и в предыдущие годы, служили панихиды по «в Бозе почивающем государе императоре Кирилле» и молебны о здравии «благочестивейшего, самодержавнейшего государя императора Владимира». Вся их духовная жизнь протекала в фантастическом мире «будущей России», где им предстояло играть, по их мнению, только главные роли.

Не менее забавной политической группировкой 1930-х и 1940-х годов была разновидность кирилловцев – младороссы. Состояла она из совсем молодых или относительно молодых кирилловцев, заявивших в один прекрасный день во всеуслышание следующее: «Царь из дома Романовых – это, конечно, очень хорошо. Только подобная идеология все же устарела. Спасение России не в одном царе. Нужно еще одно слагаемое – народ. И не просто народ, а советы. Да, да, советы при царе! Ведь были же земские соборы в допетровской Руси! Почему бы не быть теперь советам? Итак, да здравствуют царь и советы!»

Рождение этой новой группировки, обособившейся в отдельную младоросскую партию, произвело целую бурю в эмигрантском стакане воды.

Правый сектор эмиграции вопил: «Позвольте, господа! Да что же это такое? Выходит, что и в эмиграцию уже успела проникнуть большевистская зараза! Не угодно ли: советы? Но ведь это же форменный большевизм! До чего мы дожили!»

Левый сектор был, в свою очередь, скандализован не менее правого, хотя в несколько ином направлении: «Черт знает что такое! Ну, народоправство – это очень хорошо и вполне понятно. Но ведь они докатились до советов! И при чем тогда царь? Получается сплошной ералаш и какой-то противоестественный симбиоз махрового монархизма с большевизмом».

Младороссы со своей стороны шумели: «Старая эмиграция сгнила. Мы, младороссы, – соль земли. Завтра в России будет переворот. Русский народ позовет нас. Старой эмигрантской рухляди там делать нечего. Строить Россию будем мы. Мы будем помощниками законного царя из дома Романовых. Рядом с царем будут выборные советы. Царь и советы спасут Россию!»

Следует отметить, что в политическом профиле младороссов при всем его сумбурном характере проглядывали кое-какие черты, которые указывали на то, что в противоположность всем остальным эмигрантским партиям и группировкам младороссы до известной степени считались с происходящими в Советской России социальными сдвигами. Мне неоднократно приходилось слышать от отдельных младороссов, с которыми я сталкивался в моей врачебной деятельности, что руководство их партии вменяло в обязанность всем своим членам систематически изучать советские газеты и журналы (проникавшие тогда во Францию с большим трудом) и читать советскую художественную литературу, что в те времена среди так называемой «эмигрантской общественности» считалось крамолой и признаком «подлинной большевистской заразы». В последние предвоенные годы многие младороссы вступили в Дом оборонца – организацию, объединившую эмигрантов, стоявших на позиции безоговорочной защиты Советского Союза в случае нападения на него извне.

Но как ни шумели кирилловцы, удельный вес их на эмигрантской политической кухне был все же очень незначительный. Николаевцы забивали их своею численностью.

Рождение этой «николаевской массы» в эмиграции относится к началу 1920-х годов. Жадно ловившая каждую политическую фигуру, из какого бы болота она ни появилась, эмигрантская политическая мысль остановилась на великом князе Николае Николаевиче как на «вожде», как только он очутился вблизи от «русского Парижа».

В воздушном замке, созданном эмигрантским воображением, как я уже упоминал, главная роль всегда отводилась некоему «вождю», который объединит правый сектор эмиграции и создаст армию из бывших военнослужащих разбитых армий Деникина, Врангеля, Колчака, Каппеля, Миллера, Юденича. Деникин, Врангель, Миллер и Юденич еще были живы, но авторитет их среди белого офицерства был сильно подмочен, а царские кадровые офицеры его вообще никогда не признавали. На роль «вождя» никто из них уже явно не годился.

Наоборот, большинство эмигрантов правого сектора считало, что именно великий князь Николай Николаевич сумеет в силу своего прошлого положения объединить «правоверную» эмиграцию; он создаст «освободительную» армию из белых офицеров, заручится материальной поддержкой Антанты и двинется в «крестовый поход против большевизма». Весть о переезде великого князя Николая Николаевича из Италии во Францию была воспринята ими как начало противобольшевистской «акции». Когда же газеты сообщили, что по распоряжению премьер-министра Франции Пуанкаре на пограничной станции для встречи бывшего русского Верховного главнокомандующего был выстроен почетный караул, то восторгу этих «правоверных» эмигрантов не было границ.

На Балканах, в Прибалтийских странах, во Франции, на Дальнем Востоке, в Америке «правоверные» при встрече друг с другом шептались: «Вы слышали? Франция официально признала его высочество вождем… Итак, началось… Завтра – в поход! Большевики доживают последние месяцы. Говорят, что для высадки десанта уже все готово… Говорят…» И дальше шло безудержное словесное нагромождение столь же диких и абсурдных, сколь и смехотворных фантазий, составлявших в течение четверти века суть «символа веры» правых эмигрантов.

Итак, будущий «вождь» прибыл во Францию. Поселился он в одном часе езды от Парижа в купленной им усадьбе Шуаньи – одной из многих тысяч старинных дворянских усадеб, в большинстве своем возникших еще в XVIII веке и разбросанных по всей Франции.

Но ликование правого сектора эмиграции по этому поводу было недолговечным. На очередных парламентских выборах во Франции победили радикалы и радикал-социалисты. Звезда Пуанкаре закатилась. Повеяли другие ветры. Политический «климат» во Франции резко изменился. Новое правительство возглавил Эррио. Обстановка складывалась явно не в пользу «крестового похода». О почетных караулах больше не могло быть и речи. Власти, конечно, не отказали великому князю в праве пребывания на французской земле, но дали понять, что он для них не