Джек и Джилл - Джеймс Паттерсон

Сегодняшняя жуткая сцена напомнила мне о событиях, происшедших несколько лет назад. Тогда, буквально за день до Рождества, мы тоже обнаружили тело маленького мальчика. Его настоящее имя было Майкл Голдберг, но все звали его Мелюзга. Ему исполнилось только девять лет. Преступнику Гэри Сонеджи, которого я потом поймал, все же удалось бежать из тюрьмы. После этого убийца затерялся где-то в стране. Я невольно подумал о том, что для меня Сонеджи стал персональным доктором Мориарти, неким воплощением зла, если такое понятие вообще существует.

Правда, в последнее время я стал верить, что оно все же имеет место и в реальной жизни.

Теперь я просто не мог не думать о Сонеджи. У него была исключительная причина совершать убийства возле моего дома. Он поклялся отомстить мне за то время, которое провел в тюрьме: за каждый день, за каждый час, за каждую минуту. Пришло время расплаты, доктор Кросс.

Едва я успел поднырнуть под желтые ленты, отгораживающие место преступления, как какая-то женщина в белой накидке-пончо, завидев меня, выкрикнула:

– Как мне кажется, вы полицейский, верно? Так какого черта вы ничего не предпринимаете? Сделайте же что-нибудь! Этот проклятый маньяк убивает наших детей! Да, и, конечно, счастливого вам, – чтоб его! – праздника!

Что я мог ответить этой разозленной женщине? Что настоящая работа полицейского совсем не похожа на то, что показывают в телесериалах? Пока что у нас не было ни малейшей зацепки насчет убийцы детей. Никто больше не смог бы обвинить в этом Оторву-Чаки. И нельзя было пройти мимо того простого до боли факта, что мы с Сэмпсоном серьезно ошиблись. Да, погиб извращенец и никчемный человек, но нельзя отвергать и того, что он был достоин этой участи совсем по другой причине.

В новостях об убийствах на юго-востоке упоминали, как всегда, очень коротко, но сейчас среди толпы я сразу заметил репортеров, прибывших на место происшествия. Это были Инес Комес из «Эль Диарио» и Ферн Галперин из CNN. Похоже, они успевали повсюду, и даже по необходимости оказывались на юго-востоке столицы.

– Скажите, пожалуйста, имеет ли сегодняшнее преступление какое-то отношение к убийству на прошлой неделе? Вам удалось поймать настоящего убийцу? – Инес засыпала меня вопросами, словно открыла скоростной огонь. Мне нравилась эта бойкая корреспондентка: всегда честная, всегда находчивая и довольно-таки умная. – Как вы считаете, мы имеем дело с серийным убийцей?

Я не стал комментировать того, что случилось, а тем более высказывать собственные предположения, никому из репортеров и Инес в том числе. Я даже не посмотрел в их сторону. Сейчас мою грудь пронзала острая боль, которая никак не хотела стихать.

Имеем ли мы дело с серийным убийцей? Я не знаю. Инес. Думаю, что это не исключено. Молю Бога, чтобы я ошибался. Был ли Эммануэл Перес невиновен? Не думаю, Инес, и прошу, Господа, чтобы я оказался прав.

Мог ли совершить эти два убийства Гэри Сонеджи? Надеюсь, что нет. Я очень рассчитываю на это. Инес.

Мне придется долго молиться этим холодным унылым утром.

Начало декабря выдалось на редкость ненастным и снежным. Снега выпало столько, что кто-то из радиокомментаторов даже заметил, что, мол, не наступил ли случайно год выборов?

Я пробрался через толпу к телу мертвого ребенка, которое, словно сломанная кукла, лежало на прихваченной морозом траве. Полицейский фотограф уже занимался своей работой возле трупа. У убитого мальчика была такая же короткая стрижка, как и у моего сына. Деймон называет такую прическу «в стиле лысоида».

Конечно, я знал, что это не он, однако эффект оказался потрясающим. Меня как будто со всей силы пнули в живот. От открывшегося мне зрелища перехватывало дыхание, и я мог только хрипло сипеть. Однако, впечатление от жестокости нельзя смягчить слезами. Этот урок я усвоил давно и хорошо.

Я опустился на колени возле тела: казалось, мальчик спит и ему снится кошмар. Кто-то закрыл его глаза, и сначала у меня мелькнула мысль, уж не убийца ли это сделал. Но я тут же отбросил ее. Скорее всего, об этом позаботился какой-нибудь добрый самаритянин из числа собравшихся или же не совсем умный, но жалостливый полицейский. На мальчике были мешковатые поношенные штаны с дырками на коленях и старые растоптанные кроссовки «Найк». Правая сторона его головы превратилась в кровавое месиво, точно так же, как и у Шанел Грин. На уцелевшей половине лица можно было разглядеть крупные поры и застывшие следы слез. Вокруг его головы расплылась большая ярко-красная лужа.

«Маньяку нравится разрушать красоту, – подумал я, и мой мозг тут же отозвался догадкой: – Может быть, преступник сам урод? Какого сорта это уродство: моральное или физическое? А возможно, и то и другое?»

Почему он так ненавидит маленьких детей? Отчего убивает их рядом со школой Соджорнер Трут?

Я приподнял веко ребенка, и его застывший глаз уставился на меня. Не знаю, зачем я так поступил, но мне надо было это увидеть.

– Доктор Кросс… Доктор Кросс… Я знаю этого мальчика, – раздался совсем рядом чей-то дрожащий голос. – Он из младших классов. Его звали Вернон Уитли.

Я поднял глаза и тут же увидел миссис Джонсон, директора школы, в которую ходит Деймон. Она не плакала, она старалась держаться как можно тверже, пряча свои эмоции где-то глубоко внутри.

Она будет покруче тебя, папочка. Мне почему-то сразу вспомнились слова сына. Наверное, он был прав. Школьный директор не может позволить себе плакать.

Рядом с миссис Джонсон стояла знакомая мне медэксперт, Джанин Престегард. С виду эта белая женщина казалась ровесницей директора: им было немногим больше тридцати. Сейчас они обе возобновили беседу, видимо, стараясь утешить друг друга.

Почему же преступник выбрал именно школу Соджорнер Трут? Почему? Ту самую школу, которую посещает Деймон? Сначала Шанел Грин, теперь Вернон Уитли. Что могла знать миссис Джонсон, если, конечно, она вообще знала хоть что-то. Верила ли она в то, что сможет как-то помочь расследованию? Ведь она хорошо помнила и Шанел, и этого мальчика.

Медэксперт в это время делала все нужные приготовления, чтобы обеспечить своевременную аутопсию для выявления причины смерти. Она была явно ошеломлена тем насилием, которому подвергся ребенок. Впрочем, аутопсия маленького мальчика сама по себе – дело крайне неприятное.

Неподалеку я заметил двух полицейских из местного участка. Они терпеливо ждали своей очереди. Точно также, как и бригада работников морга. Сейчас все вели себя тихо, погрузившись в печаль. Нет на свете ничего хуже, чем убийство ребенка. Во всяком случае, мне не доводилось видеть более ужасающей картины, а память у меня хорошая. Сэмпсон всегда намекает, что я слишком чувствителен, чтобы заниматься расследованием убийств. И действительно, я согласен с тем, что детектив не должен быть излишне сентиментальным и гуманным.

Я выпрямился во весь свой рост, и оказалось, что я выше миссис Джонсон всего на пару дюймов.