Сто чудес - Зузана Ружичкова

К нам пришел полицейский с бумагами, которые мы были обязаны подписать и согласно которым нам давалось двенадцать часов на то, чтобы оставить дом со всем имуществом, перед тем как нас на грузовиках увезут в заброшенные деревни.

Моя мать еле пережила мысль о том, что за нами приедут грузовики. Все было в точности как с концлагерями. И даже если останемся живы, мы в случае ссылки будем расцениваться как «политически неблагонадежные», на удостоверениях личности будет проставлен штамп «Акция 1 июня 1953 г.» – клеймо, грозящее дальнейшими несчастьями. Произойди такое, мы с Виктором никогда не смогли бы продолжить наши занятия музыкой. Не было бы ни композитора Виктора Калабиса, ни музыканта Зузаны Ружичковой. Ничего, кроме самой черной работы, нам бы не светило, я бы стала трудиться в поле, а Виктор, вероятно, на шахте.

Времени на то, чтобы оспорить такое решение нашей участи или бежать прежде насильственного переселения в непригодные для жизни дома, нам не оставили. Положение было отчаянным.

И тогда произошло еще одно чудо. Анча, моя бывшая няня, стала одним из старших членов партии и ее городского комитета в Пльзене. Узнав, что нас изгоняют, она тут же отменила постановление. Однако нам все равно надо было уехать и, вероятно, без всякой надежды когда-либо вернуться в родной город.

Анча была членом нашей семьи, как и все, кто работал на нас, и она сделала все возможное, невзирая на то что ставила под удар саму себя. Нас предупредили, что приказ о переселении лишь отложен и в ближайшем будущем, скорее всего, будет применен, поэтому за два дня нам необходимо найти себе жилище где-нибудь вне города и бежать туда.

У Виктора имелось тогда жалкое пристанище в Праге, поэтому он продолжил работу там. Комнатенка рядом с кухней, просто чулан для швабр, в ней едва хватало места для кровати. Хозяйка квартиры, добрая женщина, разрешала ему играть на ее пианино. Из предыдущей квартиры он уехал, когда обнаружилось, что тамошняя хозяйка антисемитка.

– Вы еврейка? – спросила она меня однажды, заметив номер у меня на руке. – Не люблю евреев.

Виктор пришел в ярость:

– Почему? Вы часто с ними сталкивались?

– Ни разу не видела ни одного, но все про них знаю.

Мы уже подали прошение о предоставлении нам собственной квартиры в Праге, но еще не получили ее – требовалось одобрение чиновника, контролера, который проверял сначала условия жизни просителей. Виктор заторопился в Прагу, чтобы ускорить процесс, и ему повезло: через одиннадцать часов пришел контролер и, услышав о наших трудностях, взялся помочь. У него было двое детей, арфистка и дирижер, и он понимал, насколько важна для нас музыка. Он обещал подыскать нам квартиру уже на следующий день и посоветовал Виктору вернуться в Пльзень, напомнить тамошним чиновникам, что мы молодожены, предупредить, что нам дали квартиру в Праге и что мы забираем туда мою мать.

Вместе мы помогли маме уложить все самое необходимое – еще раз в ее жизни! – и позвали друзей, чтобы они взяли лучшее из ее мебели. Мы наняли машину для переезда и погрузили на нее рояль и некоторые пожитки. Когда мы уезжали, явился полицейский с новой «пригласительной карточкой».

– Вы куда? – грубо спросил он. – Вам приказано отправляться в Судеты.

Виктор сказал самым спокойным голосом:

– Мы недавно поженились, у нас есть квартира в Праге, и мы с женой и ее матерью переезжаем туда.

Полицейский мог бы арестовать нас, но пльзеньская полиция недолюбливала партию, особенно после недавних событий и, почти невероятно, он позволил нам уехать.

Всю дорогу я ожидала ареста. Я понимала, что нас могут посадить в тюрьму за неуважение к властям, разрушить всю нашу жизнь. У меня перед глазами стояли картины нашего прозябания в холодной дыре на немецкой границе, без работы, без денег, без музыки. К той минуте, когда Виктор повернул ключ в замке и мы стали спотыкаться в темной квартире, я почти теряла сознание.

Новая квартира на верхнем этаже здания в районе Виногради была мала для троих человек. Раньше она принадлежала архитектору, жившему на вилле в окрестностях Праги. Контролер пришел к нему и сказал: «Вам же больше не нужна квартира в Праге. Ее отдают студентам».

Нам не удалось ввезти сюда всю нашу мебель, однако мой рояль мы твердо намеревались втиснуть в одну из комнат. Уже целая история – протащить его шесть лестничных пролетов силами нескольких отдувающихся мужчин, подкладывая обрывки ковра на каменные ступени. А потом роялю полностью пришлось уделить одну из комнат, причем другой была кухня, где спала моя мать головой почти в холодильнике. Нам с Виктором оставалось только расстелить под роялем матрас и таким образом устроить себе постель.

Теперь мы жили совсем иначе, чем прежде: почти на голове друг у друга. Моя мать внезапно оказалась лишена и работы, и друзей, она сидела взаперти одна целыми днями, пока мы учились или учили других, возвращаясь домой только поесть и поспать. Думаю, она ужасно мучилась.

Мы прожили так десять лет или больше, пока не умерла пожилая соседка и мы не подали прошение отдать нам ее комнату. Такое благоустройство не назовешь идеальным, но все же лучше, чем Судеты, и здесь мы были в безопасности.

* * *

Пльзеньское восстание было одним из многих, произошедших в Чехословакии летом 1953 года, когда рабочие выходили на улицы протестовать против затеянных правительством варварских реформ. Это было первое выступление против сталинизма в Восточной Европе и имело большое значение для будущего Чехословакии.

Политика «сильной руки», последовавшая за ним, постепенно сходила на нет, и режим пошел на кое-какие уступки. Были понижены цены на товары, построены новые дома. Стиль государственного руководства смягчился, и в итоге дело дошло до «социалистического потребительства» и «нового курса», призванного улучшить бытовые условия рабочих.

Но у нас, теснившихся в маленькой квартирке втроем, уровень жизнь отнюдь не повысился. Ни телефона, ни ванной комнаты у нас не было, просто лохань с горячей водой. Продукты стоили дорого, и мы ели самую примитивную пищу, экономя деньги на сигареты и вино. Но должна признаться, что там мы, трое, провели вместе великое множество счастливых вечерних часов. Мы извлекали из нашего положения все лучшее, что могли. Читали, слушали музыку, играли ее, и наши вкусы были самыми разнообразными. Я питала тайную страсть к историям о приключениях полярников, но любила и детективы, особенно Агату Кристи. А Виктор терпеть их не мог и говорил, что финал ему всегда понятен с третьей страницы. Он предпочитал Карела Чапека, Алоиса Ирасека и других чешских классиков. Нашим общим кумиром был Томас Манн, с таким искусством писавший о мире, в котором мы жили. Я читала всё по-немецки, но существуют замечательные чешские переводы, которые мы с Виктором открыли позже и которые позволили по-новому посмотреть на знакомые книги. Нам казалось, что мы оба прекрасно знали книгу, а потом я читала ее Виктору вслух, и она оказывалась совсем иной.

Что касается музыки, мы совсем не слушали никакой эстрадной, хотя я и утверждала, что по крайней мере у кантри есть своя история. А Виктору нравился Богуслав Мартину, но играл он в основном Стравинского. Профессор гимназии однажды спросил у Виктора, под какую музыку он расслабляется, и услышал это имя – Стравинский.