Дикий. Его неудержимая страсть. - Элла Савицкая

Звяканье пряжки ремня отвечает вместо Кешнова, пока я отчаянно ерзаю, зажатая между ним и полом. Горячие губы утыкаются мне в висок и оставляют на коже ожоги.

- Имею полное право! – острые зубы смыкаются на моем плече. Рукой остервенело гладит ягодицы и сдвигает трусики. - Психопатка ненормальная, - горячее дыхание обжигает щеку, пока ненавистные пальцы касаются меня между ног, порождая внутри аномальное возбуждение, которому я яростно противлюсь. Нужно не думать, просто не думать о том, как у нас это бывает с ним во время ссор. Жмурюсь, взывая к здравому разуму, но тут же дергаюсь всем телом и громко выдыхаю, стоит почувствовать, как внутрь проникает сразу два пальца. Гладят, изводят, заставляют задыхаться. Перед глазами мутнеет. Сердце еще немного и даст трещину от давления, с которым кровь несется по венам, - Я же на тебе помешан, дура! Тебя люблю, Рина! Если бы мне было срать на тебя и наши отношения, я бы сейчас там остался, так нет же, блядь! – несмотря на все чертовы эмоции, тело по привычке, всегда готовое к его ласкам, тут же отзывается на грубые признания и касания.

- Ох, спасибо, что поехал за мной, может мне тебе отсосать в благодарность? – повернув голову, выдыхаю в искривленные гневом губы, и Матвей тут же замирает, впечатывая в меня охреневший взгляд.

Достает пальцы и, удерживая за волосы, поворачивает лицом к себе, чтобы втянуть носом воздух около моего рта.

- Ты пила, что ли? – лихорадочный взгляд требовательно впивается в лицо, и не дождавшись ответа, рявкает так, что стекла звенят: - Я спросил: ты пила?

- Какая разница?

- Ты, блядь, в своем уме на такой скорости гнать бухой?

- Кто бы говорил? Сам с той шлюхой пил сидел и довольно улыбался, а мне еще предъявля…

Договорить я не успеваю, потому что Матвей сжимает мою ягодицу так сильно, что я охаю, а потом одним толчком члена проталкивается в меня сразу на всю глубину. Воздух махом покидает легкие, а глаза против воли расширяются от смешанного ощущения. Боль от неудобного положения вперемешку с ненавистным острым удовольствием простреливает тело.

Кешнов не расщедривается на нежности. Мгновенно начинает жестко и резко двигаться внутри меня. Свирепо вгрызается в рот, кусает губы, не даёт даже ответить на поцелуй. Словно наказывает.

- Еще раз сядешь за руль пьяной, убью, - рычит со злостью.

Меня утаскивает в воронку из безумного извращенного удовольствия, где смешались влажные звуки соединения наших тел, тяжёлое дыхание, разделенное на двоих, одержимость в каждом далеко не нежном прикосновении.

Не знаю, откуда взялось такое предчувствие, но мы словно занимаемся сексом в последний раз, стараясь взять как можно больше друг от друга. Я не замечаю момента, когда Матвей ставит меня на колени и вонзается сзади размеренными чёткими ударами, растягивая меня до искр из глаз, заставляя кричать и сгребать пальцами ворс ковра. Пропускаю момент, как переворачивает на спину и снова входит до самого основания. Как же я ненавижу его сейчас за такую власть над собой. За то, что вопреки всему я готова выть от желания, чтобы он никогда не останавливался.

Перед глазами плывёт, все тело ощущается оголенным нервом, стоит Матвею задрать мое платье до самой шеи и терзать грудь языком, зубами, всасывать соски в рот, а потом впиваться губами в шею. Знаю, что не должна, но руки сами лихорадочно гладят короткие волосы, как будто пытаясь запомнить, какие они на ощупь. Выгравировать в памяти каково это вот так быть с ним одним целым. Подсознание будто пытается мне что-то сказать, но я оглушенная похотью остаюсь глухой.

Кешнов не снял с себя даже футболку, а мне хочется чувствовать его кожу. Забираюсь под ткань ладонями, чтобы на очередном глубоком толчке впиться ногтями в лопатки.

- Ненормальная, - сипло произносит Матвей, ускоряя темп и руками держа меня за голову, потому что на каждом его толчке я скольжу по ковру, - бешеная дикарка, - губы в губы, языком по моему языку, - я тебя никогда не отпущу! Что бы ты ни делала, ори, психуй, требуй, но никогда не смей от меня уходить, - его слова звучат так, словно он слышал мои мысли или чувствует то же самое. С надрывом, ощутимым напряжением.

На ответ сил не остается, так как когда Матвей целует меня, оргазм обрушивается сокрушительной лавиной. Меня трясёт, разрывая на мельчайшие частицы. Кричу, впиваясь зубами в твёрдое плечо и содрогаясь от ярких вспышек. На языке расплывается соль и горьковатый привкус туалетной воды, пока Матвей несколько раз дернувшись, напрягается и издавая хрип кончает в меня.

Падает рядом на спину, наконец позволяя мне дышать не им, а воздухом.

Только звук стрелок часов на стене возвращает в реальность. Свожу ноги и пытаюсь отдышаться. Минута, две, три…

- Я, - голос скрипит, приходится прокашляться. Тяжело сглатываю. - Я так больше не смогу, - говорю тихо, но знаю, что он слышит.

Потолок цвета слоновой кости кажется таким тёмным, как никогда. Я не смотрю на Матвея. Не могу. Накрывает какое-то гнетущее состояние. Ожидание чего-то такого, чего нельзя будет исправить. Наверное, я нахожусь сейчас в той точке, когда либо делаешь из неё запятую, либо с силой отдираешь руку, заставляя прекратить это одержимое помешательство.

- Так больше не будет, - доносится в ответ.

Сердце, уже настроившись на боль, в надежде оживает. Хочется схватиться за последний шанс, чтобы безнадёжно поверить в нас еще раз. Прикрываю глаза и сквозь слезы, презирая себя за слабость, рисую заветную запятую.

Матвей

- Матвей, я надеюсь, ты объяснил своей зазнобе как не стоит вести себя на людях?

Елисеев удостоверившись, что к бою я готов на все сто, и его бабки скоро, как рыба на нересте, поплывут к нему в руки, отходит к двери и останавливается.

Иногда мне до оскомины в зубах хочется въехать этой мудачьей роже промеж глаз, и сейчас меня от этого поступка отделяет тонкая грань, стекло которой уже нехило так треснуло.

- Это не ваше дело, Семён Валерьевич, и советую в него не соваться.

Наматывая на руку эластичный бинт, смотрю зажравшемуся мужику прямо в глаза.

- Даже не собирался, Матвей. Ты сам должен поставить её на место, иначе в глазах твоих главных меценатов ты выглядишь жалким пацаном, который не в состоянии обуздать собственную бабу.

- Она не кобыла, чтобы быть обузданой.

Развернувшись, старый хер выходит из раздевалки, я же луплю кулаком в первый попавшийся металлический ящик. Сука! Как только я выплачу ему последние бабки, обязательно засуну его длинный язык ему же в задницу.

Из-за дверей доносится гул в поддержку дерущихся. Первый свой бой я успешно завершил, остался второй. Сегодня участников меньше. Подхожу и, оперевшись на дверной косяк плечом, нахожу глазами Рину. Она сидит как положено в первом ряду, со скучающим видом печатая что-то в телефоне, и даже не смотрит на ринг. Если бы не наша последняя ссора, она бы уже была здесь со мной, прижатая к одной из этих стен, как тогда, в прошлые разы. Стоило мне уйти с ринга, как тут же приходила следом. Заведенная вся, на нервах. Матом крыла за то, что нервничать заставляю, а я тащился от этих её вкуснющих эмоций, каждым словом подтверждающих как сильно за меня переживает.