Дива Никотина - Айан Гейтли

Сходные вспышки государственной паранойи поразили Кубу, второго по величине производителя табака в Испанской империи. Когда особенно жесткое законодательство — фабричный и монопольный режимы — было введено испанским королевским указом 1717 года, производители табака в Гаване бунтовали три раза подряд с оружием в руках. Этот указ оказался одной из самых обременительных и неудачных попыток регулирования табачного производства в истории. Что любопытно, он опирался на рассуждение австрийского короля Леопольда I о том, что табак не является предметом первой необходимости, что это роскошь, которую следует облагать налогом. Интересно, что этот довод никогда не приводился в качестве обоснования налогообложения, скажем, помидоров или каких-нибудь других овощей, строго говоря, не являющихся для человечества предметами первой необходимости.

Часть табака, выращенного на испанских плантациях Нового Света, оставалась в Америке, где испанские эмигранты en masse наконец-то не сумели перед ним устоять. Жажда табака их священнослужителями была ненасытной — даже стыд служителей Бога за одного из своих собратьев, который так нанюхался табака, что его вытошнило на освященную гостию на алтаре, не отвратил священников от нюханья. Миряне между тем принялись курить (столь противная их предкам-конкистадорам привычка), хотя эту слабость отчасти можно оправдать их изоляцией — большую часть XVII и XVIII веков американские владения Испании очень плохо были связаны с метрополией и друг с другом. Вне досягаемости руководящей руки Испании эмигранты, испытывая недостаток общения и окруженные только индейцами и неграми, переняли привычку, которую их предшественники презирали как унижающий достоинство туземный обычай. Успех табака заставляет отнести к испанским эмигрантам библейские слова: «Камень, который отвергли строители, сделался главою угла». Продвижению табака способствовала его прибыльность. Испанская инквизиция наложила запрет на употребление таких исконно-американских наркотиков, как пейот и кока, из-за их предполагаемой связи с сатаной, но уклонилась от критики табака, поскольку знала, что с приносимых им доходов оплачивались сутаны, шляпы и темницы.

Изоляция и последние перемены привели в конце концов к тому, что заокеанские подданные Испании предавались удовольствию от табака не так, как другие белые. О трубках в Южно-Американской империи Испании и не слышали. Дамы и джентльмены курили ceegars (сигары), о которых в свою очередь ничего не слышали в Англии до 1735 года, когда путешественник Джон Кокбарн описал их употребление. Кокбарн получил свою первую сигару от группы монахов-францисканцев но пути в Коста-Рику: «Эти господа угостили нас некими ceegars, которые они считают вполне подходящими для курения. Это листья табака, скрученные таким образом, что они оказываются и трубкой, и табаком в ней. И дамы, и господа очень любят здесь курить, но не знают другого способа, потому что в Новой Испании ни у кого нет трубок, а только какие-то убогие и неудобные приспособления, используемые неграми и индейцами».

Большая часть испано-американской табачной продукции предназначалась для Испании. После того как рабы паковали табак, его отправляли на корабле в Кадис или Севилью. В Кадисе табак скручивали в сигары или измельчали в нюхательный табак, а в Севилье перерабатывали на новой табачной фабрике исключительно в нюхательный табак. В 1731 году рабочим фабрики велено было производить сигары «Кадис Стил», но они отказались, сославшись на то, что это женская работа. К тому же у них хватало своей работы — фабрика работала со значительным превышением своих возможностей.

Новая табачная фабрика была открыта вместо фабрики Сан-Педро в 1687 году в правление Карлоса II, причем ее строительство финансировалось из его казны. Вскоре фабрика заняла часть соседнего монастыря и богадельню. Спрос на нюхательный табак, производимый фабрикой, быстро возрастал — в 1702 году его изготовили 1.1 миллиона испанских фунтов, в 1722 — около 3.1 миллиона. В 1728 году началась работа по перестройке второй фабрики, которая должна была стать самым крупным промышленным зданием в мире. Третьим и окончательным воплощением Севильской табачной фабрики был огражденный стеной город с собственной церковью, своими законами и своей тюрьмой. На строительство фабрики потребовалось почти тридцать лет.

Финансовая логика, приведшая к строительству этой гигантской фабрики, была совершенно здравой — европейский аппетит на нюхательный табак перерос в сумасшествие, а одержимость надо было насыщать. Отчасти рост спроса имел практическое объяснение. На курение все еще поглядывали неодобрительно, и в некоторых немецких княжествах против него начались новые кампании, сосредоточенные, помимо безбожия, на угрозе пожара. Нюханье табака было менее опасной альтернативой. В Пруссии, например, некогда стране самоотверженных курильщиков, перемена в начале XVIII века монарха привела к изменению табачной практики. Король Фридрих I, как и его сын Фридрих Вильгельм I, оба были курильщиками и регулярно проводили табачные приемы, приходить на которые следовало обязательно с трубкой. Слуг отпускали, гости ели хлеб с сыром и пили пиво, а король и его лучший друг, бывший король Польши Станислав сидели и курили вдвоем всю ночь напролет. Каждый выкуривал за ночь до тридцати трубок, вполне достаточное количество для того, чтобы довести этих табачных шаманов до галлюцинаций. Вполне в духе американских индейцев в этой неформальной обстановке обсуждались государственные дела, за что эти приемы получили название «Табачный парламент», а иностранные государственные деятели стремились попасть на них. чтобы узнать истинные настроения правящих классов Пруссии.

С приходом к власти некурящего Фридриха Великого с этим обычаем было покончено. Фридрих терпеть не мог табачного дыма и считал курильщиков дураками. В некоторых прусских городах курить на улице было запрещено на основании того, что это а) распущенность и отсутствие самодисциплины, обладание которой считалось добродетелью и б) курение грозило пожаром. Оба довода неоднократно высказывались в разных местах и в разное время, но только в Пруссии первый из них был возведен в разряд преступления. То, что курение угрожает пожаром, куда более обоснованный повод для преследования — к нему прусские чиновники и прибегали. Хотя улицы Пруссии были, безусловно, менее пожароопасными, чем дома, курильщикам приходилось сидеть взаперти и размышлять наедине с трубкой об открытом неповиновении. Курение вне дома запрещалось даже в сельской местности. Согласно еще одному указу за неосторожное курение во время сбора урожая наказывали месяцем заключения на хлебе и воде. Если житель Пруссии хотел сочетать светскую жизнь и привычку к табаку, ему приходилось ограничиться нюханьем табака. К середине XVII века, к ужасу моралистов, нюханье табака охватило Пруссию: