Скорость - Дин Кунц

Через мгновение Коттл отвел глаза, обвел взглядом лужайку, деревья, дорогу.

— Вы знаете, что это означает? — спросил Билли. — Мои четырнадцать лет невиновности?

— Нет, сэр. Не мое это дело. Он просто хотел, чтобы я вам это передал.

— Вы сказали, во-первых, из-за денег. А во-вторых?

— Он бы убил меня, если бы я не пошел к вам.

— Он грозил вам смертью?

— Такие люди не угрожают, мистер Уайлс.

— Похоже на то.

— Он просто говорит, и ты знаешь, что так и будет. Или я иду к вам, или умираю. И смерть не будет легкой, отнюдь.

— Вы знаете, что он сделал? — спросил Билли.

— Нет, сэр. И не говорите мне.

— Теперь нас двое, тех, кто знает о реальности его существования. Ваша история послужит подтверждением моей, и наоборот.

— Даже не говорите об этом.

— Неужели вы не понимаете, что он допустил ошибку?

— Хотелось бы мне быть его ошибкой, но увы, — ответил Коттл. — Вы слишком уж на меня рассчитываете, и напрасно.

— Но его нужно остановить.

— Если кто его и остановит, то не я. Я — не герой. И не говорите мне, что он сделал. Не смейте.

— Почему я не должен говорить?

— Это ваш мир. Не мой.

— У нас один мир.

— Нет, сэр. Миров миллиарды. Мой отличается от вашего, пусть так будет и дальше.

— Мы сидим на одном крыльце.

— Нет, сэр. Оно выглядит как одно, но на самом деле их два. Вы знаете, что это правда. Я вижу это в вас.

— Видите — что?

— Я вижу, что в какой-то степени вы такой же, как я.

По спине Билли пробежал холодок.

— Вы ничего не можете видеть. Вы даже не смотрите на меня.

Ральф Коттл вновь встретился с Билли взглядом.

— Вы видели лицо женщины в банке, похожее на медузу?

Разговор внезапно переместился с главной дороги на какое-то странное боковое ответвление.

— Какой женщины? — спросил Билли.

Коттл вновь отхлебнул виски.

— Он говорит, что ее лицо в банке уже три года.

— В банке? Хватит заливать внутрь эту отраву, Ральф. Вы уже несете чушь.

Коттл закрыл глаза, лицо перекосила гримаса, словно он увидел то, что только что описал словами.

— Это двухлитровая банка, может, больше, с широким горлом. Он регулярно меняет формальдегид, чтобы тот не мутнел.

Над крыльцом синело небо. В вышине кружил одинокий ястреб.

— Лицо как бы разворачивается, — продолжал Коттл, — поэтому сначала его ты не видишь. Вроде бы в банке что-то из моря, свернутое и колышущееся. Потом он осторожно трясет банку, покачивает, и лицо… оно распускается.

Трава на лужайке нежная и зеленая, потом выше и золотистее, там, где о ней заботится природа. От двух видов трав идут разные запахи, но оба приятные.

— Сначала ты узнаешь ухо, — говорил Ральф Коттл. — Уши у нее остались, и хрящи сохраняют им форму. Хрящ остался и в носу, но форму он держит не очень хорошо. Нос — какая-то блямба.

Со сверкающих высот ястреб начал спуск сужающимися бесшумными кругами.

— Губы полные, но рот — дыра, и глаза — дыры. Волос нет, потому что разрез он делал от уха до уха, а потом с обеих сторон вниз, к подбородку. Нет возможности определить, что это лицо женщины, а не мужчины. Он говорит, что она была прекрасна, но в банке красоты нет.

— Это всего лишь маска, каучук, фокус, — вырвалось у Билли.

— Нет, лицо настоящее. Настоящее, как смертельный рак. Он говорит, это лицо — второй акт в одном из его лучших представлений.

— Представлений?

— У него четыре фотографии ее лица. На первой женщина жива. Потом мертва. На третьей лицо частично отделено. На четвертой — голова, волосы, но лица со всеми мягкими тканями нет, нет ничего, кроме кости, лыбящегося черепа.

Плавное планирование по кругу перешло в пике: ястреб камнем падал в высокую траву.

Бутылка сказала Ральфу Коттлу, что ему необходимо дополнительное вливание, и он глотнул ее содержимое, чтобы поддержать разваливающееся мужество.

Оторвав бутылку ото рта, хмыкнул.

— На первом фото, когда ее засняли живой, может, она и была красивой, как он говорит. Но ты сказать такого не можешь, потому что она — чистый ужас. Она уродлива от ужаса.

Высокая трава, неподвижная под жарким солнцем, зашевелилась в одном месте, там, где пришла в соприкосновение с крыльями.

— Лицо на первой фотографии страшнее, чем в банке, — заключил Коттл. — Гораздо страшнее.

Ястреб поднялся из травы. В когтях он держал что-то маленькое, возможно, полевую мышь, которая в отчаянии вырывалась, а может, не вырывалась. На таком расстоянии Билли этого не видел.

В голосе Коттла добавилось хрипоты.

— Если я в точности не сделаю то, что он от меня хочет, он обещает отправить мое лицо в такую же банку. И срезать лицо будет с меня живого и находящегося в сознании.

В яркое синее небо поднимался черный, в свете солнечных лучей, ястреб, его крылья рассекали сверкающий воздух. Он тоже убивал, но убивал, лишь когда ему требовалась пища, убивал лишь для того, чтобы выжить.

Сидя в кресле-качалке, но не качаясь, Ральф Коттл рассказал, что живет в полуразвалившемся коттедже у реки. Две комнаты плюс крыльцо с видом на эту самую реку. Коттедж построили в 1930-х годах, и с тех пор он медленно, но верно превращался в лачугу.

Давным-давно люди, построившие коттедж, приезжали в него, только когда им хотелось порыбачить. Никакого электричества. Удобства во дворе. Вода — только из реки.

— Я думаю, эти люди сбегали туда от своих жен, — сказал Коттл. — Это место им было нужно для того, чтобы спокойно напиться. И сейчас оно используется по тому же назначению.

Камин служил источником тепла и для разогрева пищи. Питался Коттл в основном консервами.

Когда-то у участка, на котором стоял коттедж, был конкретный хозяин. Теперь участок принадлежал округу — возможно, его забрали у прежнего хозяина за неуплату налогов. Обычно с управлением принадлежащей государству землей дела обстоят плохо. И этот участок не был исключением. Ни чиновники, ни лесники ни разу не побеспокоили Ральфа Коттла с тех самых пор, как одиннадцать лет назад он прибрался в коттедже, расстелил спальник и поселился там.

Соседей поблизости не было. Коттедж стоял в уединенном месте, что Коттла очень даже устраивало.

До 3:45 прошлой ночи, когда его разбудил гость в натянутой на лицо лыжной шапочке с прорезями для глаз. Вот тут Коттл пожалел о том, что до ближайшего соседа даже не докричаться.