По воле Посейдона - Гарри Тертлдав

— Симпатичный пейзаж, да? — спросил Соклей, когда «Афродита» подошла к причалу. — Я имею в виду красные черепичные крыши города на фоне зелени холмов.

— Когда мне выпадет шанс на них взглянуть, я тебе отвечу, — отозвался Менедем, налегая на левое рулевое весло.

Все его внимание было приковано к причалу, а не к пейзажу.

Он повернулся к Диоклею.

— Думаю, так будет хорошо. Вели перестать грести, когда мы встанем рядом с причалом.

— Слушаю, шкипер.

Келевст возвысил голос:

— Гребите обратно!

Пара обратных гребков остановила движение акатоса.

— Суши весла! — закричал Диоклей, и «Афродита» остановилась всего лишь на расстоянии короткого прыжка от причала.

Моряки бросили канаты поджидавшим на причале местным, и те быстро пришвартовали судно.

— Кто вы? — спросил один из жителей Коса.

— Откуда вы? — поинтересовался другой.

— Какие привезли новости? — осведомился третий.

Соклей рассказал им новости. Он не удивился тому, что здесь уже знали об убийстве Александра и Роксаны и, конечно, о том, что Птолемей снова воюет с Антигоном. Однако, как выяснилось, в Косе не слышали, что племянник Антигона переметнулся к Кассандру, и один из слушателей даже хлопнул в ладоши, когда Менедем об этом упомянул.

— Для нас будет благом все, что отвлечет внимание Циклопа и удержит его в другом месте, — сказал этот человек, и его друзья громко выразили свое согласие.

— Подскажите, как попасть в лавку торговца шелком Ксенофана, — попросил их Соклей.

— Это очень просто, господин, — ответил один из портовых рабочих, а потом выжидающе помедлил.

Мысленно вздохнув, Соклей бросил ему обол.

Местный сунул монету в рот и сказал:

— Премного благодарен, почтеннейший. Пройди три улицы, — он указал, в какую именно сторону надо идти, — потом поверни направо и пройди еще две. Там есть хороший ориентир: напротив лавки — бордель, полный красивых мальчиков.

— Понятно, — кивнул Соклей и повернулся к Менедему. — Помнишь, какая драка вспыхнула на улице из-за мальчика, когда мы были здесь прошлой весной?

— Конечно, помню, — ответил его двоюродный брат. — Маленький седовласый субъект уже схватился за нож, хорошо, забияку вовремя повалили на землю и уселись на него.

— Какая глупость, — заметил Соклей. — Мальчик из борделя не стоит того, чтобы из-за него ссориться. Да ему плевать с высокого дерева абсолютно на всех любовников, а интересует его только одно: сколько он может с них получить. И гетеры в большинстве случаев такие же: от них сплошные проблемы, да к тому же они стоят еще дороже.

— Ты рассуждаешь, как мой отец.

Судя по тону Менедема, то был не комплимент.

— Кроме того, что ты знаешь о гетерах? Уж кто бы говорил!

Уши у Соклея вспыхнули, и он поспешил по сходням на причал.

Менедем слегка задержался на «Афродите», устанавливая вахты с тем расчетом, чтобы на борту все время оставалось достаточно людей и грабителям было неповадно.

Эта задержка позволила Соклею справиться со своим замешательством. В отличие от Менедема — в отличие от большинства молодых людей его круга — Соклей не имел постоянной любовницы. Его двоюродный брат сказал об этом таким тоном, как будто с ним было что-то не в порядке. Но гетеры Соклея действительно не привлекали: он ни разу не встречал ни одной, которая интересовалась бы им самим больше, чем его серебром.

Он не стал говорить этого вслух. Уж лучше просто оставить тему, чем выносить все язвительные замечания, которые наверняка примется отпускать его двоюродный братец.

Менедем прыгнул на сходни, как будто решил станцевать кордак. В левой руке капитан «Афродиты» держал один из маленьких сосудов с благовониями.

— Пошли, — жизнерадостно сказал он, хлопнув Соклея по плечу.

Менедем уже забыл, что только что поддразнил брата. Но Соклей об этом не забыл.

— Если нам хоть немного повезет, — продолжал Менедем, — мы сможем заключить сделку еще до рассвета и вернуться на корабль, не нанимая факельщиков, чтобы те освещали нам путь.

— И кто из нас теперь беспокоится о каждом халке? — спросил Соклей и насладился гневным взглядом, который бросил на него Менедем.

* * *

Будучи новым городом, Кос, как и Родос, лежал рядом с гаванью.

Двинувшись в направлении, которое им указал местный, Соклей и Менедем без труда нашли дом Ксенофана.

Из здания напротив вышел человек в смятой тунике и с ленивой улыбкой на лице. Если не считать этого, бордель казался таким же мирным заведением, как если бы его владелец торговал шерстью.

Пухлый раб-кариец поклонился Соклею и Менедему, вошедшим в лавку Ксенофана.

— Господа с Родоса! — сказал он на превосходном эллинском языке.

— Радуйся, Пиксодар, — ответил Соклей.

— Хозяин будет так же рад видеть вас, как и я, о почтеннейшие, — проговорил Пиксодар. — Позвольте, я за ним схожу.

Он снова поклонился, просиял улыбкой, глядя на Соклея, и поспешил в заднюю комнату.

— Как ты запомнил его имя? — прошептал Менедем. — Пусть орел склюет мою печень, как орел Зевса терзал печень Прометея, но я так не умею!

— Разве не ради этого ты берешь меня с собой? — сердито спросил Соклей. — Чтобы запоминать все подробности, я имею в виду?

— Он же просто раб, — сказал Менедем, как будто Пиксодар был слишком незначителен даже для того, чтобы считать его «подробностью».

Но Соклей покачал головой.

— Этот человек больше чем обычный раб. Он — правая рука Ксенофана. Если он поладит с нами, то его хозяин тоже поладит. Так что запомнить его имя не повредит.

Пиксодар вернулся, за ним следовал Ксенофан, опираясь на трость, словно последняя часть ответа на загадку Сфинкса. Белая шелковистая борода торговца опускалась до середины груди. Его правый глаз затянула катаракта, но левый оставался чистым.

Переложив трость в левую руку, он протянул посетителям правую.

— Добрый день, господа, — сказал Ксенофан.

Его протяжный дорийский акцент был заметнее, чем у жителей Родоса.

Менедем и Соклей пожали протянутую руку. Хватка торговца все еще была твердой, а ладонь — теплой.

— Радуйся, о почтеннейший, — приветствовал его Менедем.

— Что ты сказал? — Ксенофан приложил руку к уху. — Говори громче, юноша. Мой слух уже не такой острый, как прежде.

Он не был таким острым уже год назад, вспомнил Соклей. А теперь, очевидно, стал еще хуже.

— Радуйся, — повторил Менедем, на этот раз громче.