Моя свекровь Рахиль, отец и другие... - Татьяна Вирта

* * *

Бог ты мой, как давно это было и сколько всего еще предстояло пережить…

На равнине дела шли своим чередом и временами даже с успехом. В 1973 году меня приняли в Союз писателей. Приемная комиссия СП с большой подозрительностью относилась к писательским детям, претендующим на то, чтобы их признали профессиональными литераторами. Но куда нам было деваться от генетически переданных нам способностей? Каждый старался их как-то реализовать, проявляя себя в разных жанрах.

Поступив на филфак МГУ (1949 г.), я попала в группу к Илье Ильичу Толстому, внуку великого Толстого, преподававшего нам сербскохорватский язык и литературу. Он только что вернулся из Югославии, где провел в эмиграции более двадцати лет, и сейчас, когда закончилось затяжное противостояние с «кровавой кликой Тито – Ранковича» и югославы снова стали нашими ближайшими друзьями и братьями, готовил специалистов, владеющих сербскохорватским языком. Нам, небольшой группе выпускников уникального курса, который вел И. И. Толстой, предстояло познакомить русского читателя с поэзией и прозой писателей разных регионов Югославии, имеющих свои национальные языки, – сербский, хорватский, словенский, македонский. До этого времени их произведения практически на русский язык не переводились, и мы могли в своей работе обращаться к современной литературе, а также к наследию классиков.

Я начала заниматься переводом на третьем-четвертом курсе и тогда же опубликовала свою первую «пробу пера» в журнале «Смена». К моменту приема в СП я довольно активно печаталась, как в периодике, так и в издательствах – «Детгиз», «Прогресс», «Художественная литература». Рекомендацию в СП мне дали Н. Гребнев и Д. Данин.

И вот, 20 мая 1977 года получаю из Югославии телеграмму: «Поздравляю с присуждением нашей высшей литературной награды. Эрих Кош».

Эрих Кош – известный современный писатель, сатирические произведения которого в переводах на русский язык (в том числе и моих) многократно издавались в нашей стране большими тиражами. У меня установились с ним и его семейством самые добрые дружеские отношения, он бывал здесь в Москве гостем в нашем доме, я бывала у них в Белграде и на море, на Адриатике, в деревне Пржно. А поздравлял меня Эрих Кош с присуждением действительно почетной награды ПЕН-центра Сербии: «За многолетнюю плодотворную работу в области перевода произведений писателей Югославии на иностранные языки Татьяне Вирта присуждается премия ПЕН-центра Сербии за 1977 год. (Далее приводится список писателей, произведения которых в моем переводе на русский язык выходили в нашей стране.) 19.V.1977 года».

Церемония вручения происходила в Белграде в Клубе писателей в торжественной обстановке. Особняк на улице Французская, 7, заполнила оживленная публика, всегда готовая отмечать какое-нибудь событие. А вручение премии ПЕН-центра при стечении кино– и телеоператоров, с цветами и бокалом шампанского, несомненно, было событием в культурной жизни столицы Югославии. Я оказалась в центре внимания, принимала поздравления, чокалась и едва сдерживала слезы от переполнявших меня чувств. Наверное, я была счастлива в то время, но почему-то к этому счастью примешивалась необъяснимая печаль.

Так что в биографии переводчика тоже бывают яркие моменты.

В своей книге «За плечами ХХ век» Е. Ржевская пишет о таком эпизоде. До перестройки они с мужем вместе никогда не пытались выехать с писательской группой куда-то за границу, – понятно, им был бы дан отказ, но подозрение, что у них есть намерение остаться, прорвавшись за рубеж вдвоем, тянулось бы за ними, как длинный шлейф, еще долгие годы.

И вот в 1976 году Лена с группой писателей, одна, оказалась в Париже.

Там жил в то время Виктор Некрасов, знаменитый автор романа «В окопах Сталинграда» и не менее знаменитый диссидент: на Родине, которую он вынужден был покинуть в 1974 году, его имя запрещалось упоминать где бы то ни было, – в печати, в кино-титрах и пр. Вероятно, он чувствовал себя здесь весьма неуютно. И это было заметно окружающим.

В своих дневниковых заметках, относящихся к 1967 году, Даниил Данин пишет:

«4 июня. Ялта. Как зримо стареет Виктор Некрасов!… В его облике появилась несчастливость. И видно, что он – писатель драматической судьбы. И видно, что денег нет.

Но ещё виднее другое: он сознаёт, что его репутация – прекрасная репутация смелого вольнолюбца – далеко обогнала его творческие дела.

Представляю, как он мысленно – и постоянно! – примеряет свой рост по Солженицыну и мучится этим сравнением». (Д. С. Данин, «Нестрого как попало. Неизданное». М., 2013 г.)

Так казалось Д. Данину в то время, но кто знает, что было на душе у В. Некрасова, и с кем он хотел бы соотносить свою собственную роль в истории общественной мысли догорбачевской эпохи. Известно также и то, что именно в Ялту к В. Некрасову пришло письмо от А. И. Солженицына и как острит по этому поводу все тот же Данин, – это простое письмо в простом конверте, адресованное не одному лишь автору «В окопах Сталинграда», но всему открывшемуся в Москве IV Съезду писателей, на самом деле «сверхзаказное и бесценное». Оно одно может что-то сказать нашей интеллигенции больше, чем все директивы официального съезда писателей, из которых своим единомышленником Солженицын считает Виктора Некрасова и делится именно с ним своими сомнениями и раздумьями.

Понятно, что общение с политическими эмигрантами в те времена было чревато серьёзными неприятностями для всех советских людей, выезжавших за границу. Наказание было предопределено – ты становишься «невыездным», а возможно, попадаешь в черные списки запрещенных к печати авторов. Но, едва дорвавшись до телефона в гостинице, Лена назначила встречу. Может быть, это последний шанс увидеться с Викой, и Лена не могла от него отказаться. Ночью они пошли бродить по Парижу, – и вот, на Монмартре, лицом к лицу сталкиваются с Костюковским и его женой… Безмолвно проходят мимо.

Яков Костюковский – руководитель группы, он отвечает за все, что с ней происходит…

Ну, вот, Елена Моисеевна, забудь о зарубежных поездках, а если к тому же из партии выгонят, тогда вообще обвал. Однако надо было знать Якова Костюковского. В Москве он позвонил Лене по телефону:

– Привет, привет! Как поживаете? Как вам понравилась наша поездка? Мой отчет Иностранная комиссия Союза писателей приняла без всяких замечаний! Но иначе и быть не могло – у нас в группе не было никаких нарушений!

С Некрасовым Изю и Лену познакомил Леонид Волынский, – они оба родом из Киева, и с юности знали друг друга. Мне неизвестны обстоятельства знакомства Некрасова с Леной, но я верю в то, что их пути обязательно должны были пересечься, потому что это были поистине родственные души. Общность взглядов, жизненных установок, просто личная симпатия друг к другу, и еще их роднило одно, исключительно важное для них обстоятельство – пройдя войну, оба они искали возможность воссоздать в своих произведениях её подлинный образ, увиденный их собственными глазами непосредственных участников исторических событий, происходивших на передовой, в тыловых обозах, в только что освобожденных от немцев селах и городах… Вся эта Правда Великого сражения нашего народа должна была быть запечатленной на страницах их повестей и рассказов и стать Памятником для потомства о том, как это на самом деле было.