Ведьмаки и колдовки - Карина Демина

— Мы не знали, что он ведьмак… он и сам не знал… у него случались выбросы силы, когда убивал… и перед убийством. В моменты очень сильных эмоций. Аврелий Яковлевич так сказал. И еще сказал, что этот… силы своей боялся. Он был из староверов… строгого воспитания, понимаешь? Из тех, которые полагают, что любая сила — от Хельма.

В темноте и глаза ее темны, не зеркала души — озера…

…серые озера воды на бело-сизых полях мха. Бездонные, беспокойные, так и манят подойти к самому краю, заглянуть…

…ложь, эта вода не дает отражений, сколько ни вглядывайся, а если вдруг увидишь, то значит, что Серые земли в душу проросли и оттуда их не выкорчевать, как ни пытайся.

— Он и убил-то, потому что сила проснулась… влюбился… а она не ответила взаимностью, зато сила выплеснулась… и решил, будто его прокляли… убил, чтобы проклятие снять.

Серые крылья сминают воздух, и он идет волной, которую Лихослав видит.

Но и только.

Он не способен уйти с дороги волны, как неспособен кричать… и замирает, принимая удар. Как-то очень громко, отчетливо хрустят кости, и кровь выплескивается из горла на траву… и запах ее, и еще кислый — рвоты, мешают потерять сознание.

А полотняные крылья плаща обнимают девушку в зеленом платье… и, кажется, Лихослав все-таки кричит, только крик оборачивается клекотом, точно это не душегубец, а он, Лихо, в птицу превращается…

— Нас спасло, что тот городовой все-таки сообщил патрулю… и я захватил тревожный амулет… не помню, правда, как активировал…

Ее руки успокаивают, хотя память уже не причиняет боли.

Она, эта память, на редкость послушна. И ныне прорастает серыми стенами госпиталя святой Аурелии… серые стены и солнечные зайчики. Узкое окно с широким подоконником, на который садятся голуби, толкаются, курлычут. И шелест птичьих крыл выводит из полусна.

Ненадолго.

Надолго нельзя, но когда Лихослав открывает глаза, то видит и окно с голубями, и стену… солнечные зайчики постепенно переползают к двери, и с ними уходит тепло.

Лихо знобит.

— Это у вас, любезный мой друг, от потери крови, — говорит медикус и пощипывает себя за усы.

Хорошие усы. Длинные.

— И последствия удара сказываются… чудо, что вы живы.

Чудо. Наверное. И Лихо хочет узнать про брата, но говорить не получается, в горле — то же клекотание, но доктор понимает:

— А брат ваш жив… герой…

Он приносит газеты, пусть и не свежие, но вкусно пахнущие бумагой и чьими-то руками, которые этих газет касались, апельсинами, травой… Лихо прежде не знал, что от запахов может быть так хорошо. И от слов. Ему читает сиделка, которую приставили, потому как он, Лихо, должен лежать неподвижно. У него кости сломаны, порваны мышцы и вообще в кишках дыра. Лихо ее не видит, но в отличие от нынешнего проклятия чувствует распрекрасно.

Ему стыдно и за дыру, и за то, что зарастает она медленно, несмотря на все усилия целителей, которые стараются, но…

…приходится лежать.

День за днем.

Сиделка читает, а еще моет и судно подает, и Лихо никак не способен привыкнуть к этой процедуре, которая, пожалуй, более мучительна, чем ежедневные визиты ведьмака.

Аврелий Яковлевич, душевно матерясь, выкручивает кости, сращивая разломы. И больно… неимоверно больно, но лучше боль, чем обжигающий стыд, что он…

…статьи слушает.

Интересно.

И рад, что Себастьян быстро на поправку пошел.

Он герой… все об этом пишут…

— Погоди, — Евдокия дернула за волосы, — получается, что твой братец, который тебя в эту авантюру втянул, стал героем?

— Он ведь поймал душегубца, а победителей не судят…

…особенно когда победители нужны, дабы поднять престиж полиции. Про это рассказал Бес, который тогда еще немного стеснялся этой новообретенной славы и героем себя вовсе не чувствовал.

— А ты?

— А что я? Я ведь только рядом стоял…

Евдокия не согласна. И хмурится…

— Мне эта слава героическая без надобности была… а вот Бес — дело другое… он ведь тоже долго считал себя уродом… а тут вдруг — не урод, но герой. Его к награде представили… и его величество вручали. Отец на вручение явился, гордый был…

Об этом Лихо рассказали, сам он на вручение не попал.

…из госпиталя выпустили зимой, и Лихослав спускался по ступенькам медленно, осторожно. Он знал, что здоров, но собственному телу не верил. Кости по-прежнему хрустальными казались, чуть тронь — и рассыплются.

…отец прислал записку, что занят.

Разочарован.

Он так и сказал в тот единственный раз, когда появился в палате. Лихо не спал, но притворился спящим, потому что было стыдно смотреть отцу в глаза. А тот долго стоял на пороге, разглядывая Лихослава, морщился, думал о чем-то…

— Он полностью поправится? — спросил у доктора, который был тут же и наверняка знал, что Лихо не спит, но выдавать не стал.

— Да.

— Вы уверены?

— Более чем. Угроза для жизни миновала. Организм молодой, но требуется время…

Отец все-таки подошел к кровати, он ступал медленно, и старый больничный пол поскрипывал под его весом. Он встал, заслонив и окно, и стену с солнечными зайчиками.

Смотрел.

Потом вздохнул и сказал:

— Я очень разочарован…

…и странно было думать, что к выписке он появится. А матушку Лихослав сам попросил не приходить…

…сослуживцы исчезли, наверное, поверили, что в полк Лихо больше не вернется.

И как-то так получилось, что он стоял один на обледеневших ступенях, не решаясь сделать шаг. Ступеней десяток, а дворник только-только начал лед скалывать…

— И чего встал столбом, — спросил кто-то, набрасывая на плечи теплый плащ. — Сам пойдешь или на руки взять?

— Только попробуй.

Плащ пришелся кстати. Почему-то про теплую одежду Лихо не подумал.

— Перчатки надень. — Себастьян протянул собственные, толстые и на меху.

Спускаться не помогал, но держался сзади, и как-то легче становилось от понимания, что он — рядом. Заговорил только в коляске, которая ждала у входа.

— Прости.

— За что? — Лихослав сидел нахохлившись. Мерз. Он как-то привык к теплу и покою госпиталя, и даже когда ему разрешили выходить в маленький садик, покидал палату неохотно.

Страшно было.

Кому признаться… страх хуже стыда. И только в палате среди серых стен, единственным украшением которых был Вотанов крест, он чувствовал себя спокойно.