Тень фараона - Сантьяго Мората

– Да, ты права, он все равно ниже нас.

– Я имела в виду не то, какое положение он занимает, а то, как ты себя ведешь. Он нам как брат, и твоя распущенность неуместна.

Испытывая облегчение, я улыбнулся и взглядом поблагодарил Мерит за помощь и безграничную доброту. У меня почти не было опыта общения с женщинами, и в такие моменты я всегда заливался краской стыда. Прежде мы с мальчиками посмеялись бы над Анхесен, но все мы повзрослели и осознали, какое положение занимаем в обществе. Теперь никто не решился бы подшучивать над Анхесен, которая могла вогнать в краску самого Анубиса.

Ко мне приблизились смущенные Усермонт и Инуйя. Усермонт держался очень скованно.

– Неужели ты раньше не знал, что ты сын такого высокопоставленного человека?

С улыбкой посмотрев на него, я ответил без следа иронии:

– Разве я мог бы это скрыть? Я узнал об этом только потому, что Туту захотелось меня уязвить.

– Мне очень жаль. Мы давно тебя не видели и…

– Наш союз остается нерушимым, – раздался голос Инуйи.

Он улыбался, и я с удивлением заметил, что его взгляд, в котором светился ум, уже не был взглядом ребенка.

Я кивнул, отдавая должное его блестящим способностям.

– Когда-нибудь ты станешь великим визирем, – сказал я, и Инуйя рассмеялся, вспомнив шутку, о которой я уже почти забыл.

– Но для этого кое-кому придется много потрудиться.

Я отправился ночевать к отцу, который по-прежнему был хмур и равнодушен, но это меня не волновало. Я показал ему, что уже владею оружием, которое он для меня избрал. Поскольку он предпочел безразличие, я тоже прибегнул к нему. Я понимал, что завоевать его любовь нелегко, к тому же он явно был неспособен на проявления сердечности, но я заслужил хотя бы уважение. На самом деле мне было чем гордиться: своего высокого положения я добился сам, действуя благородно и не поступаясь честью. И если наши дела (Нефертити и мои собственные) пойдут лучше, я преуспею еще больше. Дочери Нефертити уже начали смотреть на меня по-другому, правда, мне это было неприятно, чего я старался не показывать: бедняжки унаследовали от отца удлиненное лицо с грубоватыми чертами, продолговатый череп, напоминающий огурец, и непропорционально длинные руки и ноги, над которыми потешались слуги. К тому же жизнь, лишенная других забот, кроме выбора благовоний и нарядов, не способствовала их умственному развитию. Окруженные льстивыми придворными и слугами, они, не замечая жестокой очевидности, вообразили, что унаследовали красоту своей матери, и, вероятно, полагали, что в ответ на их неуклюжие заигрывания я должен пасть к их ногам. Но я упорно не замечал их знаков внимания.

Я был счастлив находиться рядом с моей царицей, хотя чувствовал ее подавленность, как прежде чувствовал живительную силу, исходившую от ее мужа.

Я молился в тишине Атону, чтобы он не оставил ее. Я, как и она, надеялся, что коронация придаст ей сил. Ведь она была главной жрицей Атона, единственной посредницей между богом и остальными смертными, как повелось испокон веков.

Я предавался размышлениям, забыв о наставлениях отца, не обращая внимания на то, что происходит вокруг меня, как вдруг услышал какой-то странный шум. Я насторожился, и в тот же миг мне на голову обрушился мощный удар, но я не успел почувствовать боли, поскольку сразу погрузился в темноту.

Я не понимал, кто я и где нахожусь. Была только боль, которая, становясь сильнее, пробуждала мое дремлющее сознание, пока я наконец не открыл глаза и не начал спрашивать себя, кто я такой и что здесь делаю, но главное – что случилось с моей головой, причинявшей мне невыносимые страдания.

Когда я осторожно коснулся средоточия боли, новая ее волна едва не погрузила меня в прежний мрак. Нестерпимый жар затопил мою голову, и мне пришлось глубоко вздохнуть, чтобы не запаниковать, – так мне стало страшно.

Я попытался осознать происходящее. Удар, по-видимому, буквально проломил мне череп, и в этом месте что-то ритмично и болезненно пульсировало под моими пальцами. Не подвергся ли я редко проводимой операции по трепанации черепа, которой, как я слышал, гордились лучшие лекари Египта и на которую я никогда бы не решился даже в случае тяжелой болезни? Таково было мое первое впечатление.

После более тщательного обследования я обнаружил, что поверхность черепа цела, по меньшей мере за краями раны. Это меня немного успокоило, хотя я не мог быть уверенным, что на месте удара кости черепа целы. Сколько раз мы с Тутом и девочками, играя в лекарей, делали немыслимые операции!

Вместе с воспоминаниями ко мне понемногу вернулось сознание, и страх усилился.

Я огляделся. Я лежал на старой циновке. По крайней мере, у них хватило благородства не дать мне умереть на улице. Рядом со мной стояла глиняная миска с водой, которой я промыл рану, несмотря на жуткую боль.

Я заставлял себя размышлять. Кто мог похитить меня из дворца, кроме Тута и жрецов, которые могли пойти на это по его приказу?

Голова у меня раскалывалась от мучительной боли, и размышления давались мне с трудом. Все прояснилось, когда открылась дверь и появился Тут. Бледный, с темными кругами под глазами, он двигался медленно и неуверенно, как будто был здесь впервые.

– Как ты? – спросил он.

– Сам прекрасно видишь. Для того, чтобы поговорить со мной, не обязательно было проламывать мне голову. Если бы ты меня позвал, я пришел бы сам.

– Не строй из себя жертву! Ты с ней спал?

– Что? – Я бы вскочил от изумления, но мне удалось приподняться всего лишь на ладонь; при малейшем движении голова разламывалась от боли. Тут испуганно отступил на два шага, с трудом удержавшись на ногах, как будто у него кружилась голова. Я опустился на циновку, боясь вызвать его гнев, с которым был хорошо знаком. – Я просто молюсь вместе с ней на рассвете, как обычно. Делаю то, что должен делать ты.

– Мои осведомители говорят совсем другое.

– Неужели? Наверное, тебя потому и нет во дворце, что твои осведомители столько знают…

Тут горько усмехнулся:

– Мы с тобой как один человек. Я и моя тень, только тебе досталось все лучшее, а мне – все худшее. Тебе – любовь, мне – ненависть.

– Ты заблуждаешься, ты сам придумал эту ненависть. Ты слишком обидчив. К тому же я больше не твоя тень. Теперь ты сам похож на собственную тень.

– Тогда почему я не стал фараоном?

– Я тебе это уже сказал. Твой отец полагал, что ты еще не готов. Это было только его мнение, потому что царица никогда ничего ему по этому поводу не говорила. Не вставала между сыном и отцом. Нефертити не ненавидит тебя, она тоскует по тебе, как по сыну, которого всегда любила. Она чувствует себя виноватой и молится Атону с такой страстью, что если бы ты ее увидел в этот момент, то все бы понял. Ты должен дать и ей, и себе второй шанс. Ей – шанс вернуть твою сыновнюю любовь (и ничего другого, потому что она решила посвятить себя одному Атону), а себе – шанс забыть обиды и стать таким, как прежде. И тогда ты будешь фараоном. Не сомневайся, ибо таково слово бога. Она сама мне сказала, что царствует временно и мечтает оставить трон и посвятить себя служению богу. В этом твой путь, а не в том, чтобы противиться воле отца – взгляни на солнечный диск – вместе с разными подонками, которым ты приказал меня убить.