Эльфийский корабль - Джеймс Блэйлок

– Между нами говоря, – сказал он, – если бы от моих слов что-то зависело, то я бы сказал, что неизвестно, поднимался ли вообще галеон эльфов вверх по течению. В рунах упоминаются некие острова, и я, естественно, допускаю, что речь идет об Океанских Островах. Кто мне возразит? Но, по правде говоря, я бы не смог расшифровать эти руны, если бы не заменил слово “море” на слово “небо”. Хотя это, конечно, невозможно. Абсурд. Там, на небе, нет никаких островов, верно?

Профессор запыхтел трубкой, и густые клубы дыма закружились вокруг его головы. Он прищурил один глаз, и было видно, что он убежден в своих словах. Потом прищурил другой, и стало ясно, что он сомневается.

– Еще там упоминалось об одном острове на небе и о некоем короле. Расшифровывая руны, очевидно, я что-то понял неправильно, если уж быть откровенным. Потому что там говорилось о каких-то сокровищах с дырками, и прости меня, Джонатан, если я скажу, что это не что иное, как некий феноменальный сорт сыра. Но все это бред, согласитесь.

Но Джонатан не мог почему-то ни согласиться с Профессором, ни возразить ему. С одной стороны, когда он вспоминал о домашнем очаге, копченой грудинке и полке с книгами, то готов был признать, что это все действительно бред. С другой стороны, ведь каждый раз, когда вечером он читал жуткие и невероятные рассказы о гоблинах, троллях и диких ночных тварях, написанные Дж. Смитерсом из Бромптона, какой-то “внутренний голос” заставлял Джонатана запирать на засовы все двери и подбрасывать в огонь поленья. И теперь ему казалось, что руны могли говорить правду. Смутные, неверные тени искаженных образов вставали в его сознании и требовали признания. Но Джонатан, предпочитая более здравомыслящий день непонятной и загадочной ночи, изо всех сил старался изгнать их.

С тех пор как они прошли пристань Ивовый Лес, прошло пять дней, а Стутон-На-Реке они миновали два дня назад. За все это время не произошло никаких приключений, и поэтому путешественники, включая Ахава, который большую часть дня проводил во сне, лежа на парусине в рубке, чувствовали себя совсем неплохо. Дул холодный ветер, а небо было серым и мрачным, поэтому отсутствие каких бы то ни было приключений приветствовалось вдвойне – ведь происшествия, которые случаются на холоде и под дождем, это очень, очень неприятная штука.

Около трех часов дня Профессор, пробудившись от Дневного сна, вылез из рубки, а следом за ним и Дули – как раз тогда, когда Джонатан, сидя на румпеле, уже начал скучать по компании. Они уселись на палубе, и Джонатан и Профессор сделали несколько тщетных попыток разжечь трубки, но тут на палубу плюхнулись первые капли дождя. Одна из них с шипением приземлилась в трубку Профессора, в один миг загасив огонь, который бедному Вурцлу удалось разжечь с таким трудом. Он взглянул на Джонатана, потом на трубку и сказал, что это просто какое-то дьявольское невезение, может быть даже и предзнаменование. Джонатан согласился с этим и добавил, что когда вода капает с неба только лишь затем, чтобы гасить с трудом разожженные трубки, это явно не может означать ничего хорошего.

Так или иначе, но дождь не утихал, а наоборот, лишь усиливался и вскоре стал таким сильным, что капли казались размером не меньше чем с гусиное яйцо. Путешественники натянули над палубой тент, в порыве оптимизма вообразив, что дождь заметит тент и откажется от своих попыток вымочить их насквозь. Но вместо этого капли становились все больше, а ветер дул все яростнее, и дождь не обращал на тент ни малейшего внимания и, словно в насмешку, заливал и его.

Не выдержав подобного напора стихии, Дули и Ахав, высоко поднимая ноги, чтобы не замочить их, направились через несколько минут к рубке, а дождь продолжал стучать по палубе. Но прежде чем Дули удалось закрыть дверцу рубки, она хлопнула раз шестьдесят. А Профессору и Джонатану, которые находились всего в нескольких футах друг от друга, приходилось кричать, чтобы расслышать хоть что-нибудь.

Оба они с изумлением наблюдали, как ветер раскачивал высокую тсугу на левом берегу. И раскачал ее до того, что корни дерева жутким клубком вырвались из земли и все оно, грохоча и брызгая, рухнуло в реку.

– Кажется, ветер собирается с силами, – сказал Джонатан. – Если так будет продолжаться, то мы полетим к морю, как воздушный корабль.

– Прыгнем? – крикнул Профессор, не расслышав ни одного слова. – Куда прыгнем?!

Джонатан махнул рукой: мол, это неважно. И как только они перестали кричать друг другу, два пустых бочонка, которые стояли у стенки рубки, вдруг упали, покатились и с грохотом врезались в фальшборт. Профессор бросился за ними, но прежде чем он установил их, со своих мест сорвались еще три бочонка, и все вместе они принялись перекатываться с одного края плота на другой, в то время как его с силой раскачивало на неспокойной воде.

Вода в реке Ориэль поднялась, и поэтому казалось, и вполне справедливо, что подводные камни были совсем не опасны. Но вода перекатывалась вокруг плота и ударялась в него столь яростно, что Профессор начал сомневаться, сумеет ли он справиться с бочонками. В конце концов ему пришлось позвать Дули и вместе они атаковали один бочонок за другим и привязали их к палубе, мачте и фальшборту.

Прошел еще час, а дождь все лил целыми потоками, и гневные ручейки стекали с берегов тут и там – вода текла через лес и каскадами сливалась в реку. Ветер носился над водой, и река бурлила и пенилась, и волны, подгоняемые ветром и течением, с грохотом ударяли о плот, который в ответ лишь горестно скрипел, намекая путешественникам на то, что с него достаточно испытаний.

И тогда Профессор решил действовать по-другому. Он прекрасно помнил, как его собственный плот разбило штормом в щепки пять лет назад, в то время как он, Флейта-нос и двое других торговцев отсиживались в пещере на берегу. А ведь тот шторм не был даже и наполовину столь внезапным и стремительным, как этот. Сейчас же ветер вырывал из земли целые деревья и чуть ли не ежесекундно ломал ветви, и спутанные клубки веток и стволы бешеным потоком проносило мимо плота – било, швыряло и стремительно увлекало в сторону моря.

Сейчас Профессора вряд ли можно было назвать пессимистом, скорее наоборот, но он прекрасно видел и сознавал приметы надвигающейся беды. А когда она вырисовывается впереди неясным, черным пятном, остается лишь заглянуть ей в глаза и, как сказал бы поэт, начать приводить свои счета в порядок.

Поэтому Дули, следуя указаниям Профессора, начал вытаскивать бочонки и складывать их один возле другого. К этому времени он так промок, словно только что вылез из воды, но и все остальные были не лучше. К счастью, Дули еще не понял серьезности положения. Ему нравился сильный ветер, он относился к нему с уважением, как к некоей значительной личности, и это было сейчас как нельзя кстати. Он поднимал бочонки и ставил их рядом, при этом разговаривая с ними так же, как он разговаривал с цыплятами в курятнике или с собакой, сидящей в конуре.

– Эй ты, мистер бочонок, – говорил он, хватая его, когда тот падал набок и начинал катиться по палубе, – ну хватит, сэр! – И, добавляя морского говору, которому научился у Профессора, кричал: – Суши весла, ты! – И угрожал разбушевавшемуся бочонку килеванием* [Килевание – наказание, суть которого состояла в том, что провинившегося протаскивали под килем судна.], поркой и другими страшными вещами, если он не прекратит и не будет делать что положено.