Танец паука - Кэрол Нелсон Дуглас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь я понял. Мне было ясно, что искать. Я двигался вдоль тела, а мой проворный помощник носил за мной фонарь.
Ага! Следы от веревки на запястьях и лодыжках. Еле заметные, поскольку старик умирал или только-только умер, когда его подвесили на светильнике в доме Вандербильта.
Вот что творит Эдисон![28]Без этих холодных источников света подобных огромных светильников не существовало бы. А тогда несчастного старика не использовали бы в качестве deus ex machina[29], как в какой-то древней пьесе, резко сбросив вниз, чтобы поразить или напугать зрителей. Да и зритель был лишь один – Уильям Киссэм Вандербильт.
Что должен был натворить этот кроткий миллионер, чтобы нажить себе таких врагов?
Ответ просто обязан был ставить в тупик и интриговать.
В любой большой газете чрезвычайную ценность имеет ее «морг», или архив. И часа не проходит, как возникает ситуация, которая требует ссылки на предыдущие статьи… Это сокровищница нужных сведений.
Стэнли Уокер, редактор отдела местных новостей «Нью-Йорк геральд трибьюн» (1934)
Геральд-сквер определенно получила название в честь газеты «Нью-Йорк геральд», чье симпатичное сдержанное двухэтажное здание с элегантными арками в итальянском стиле выходило фасадом на 35-ю улицу. Неподалеку шумела надземная железная дорога на Шестой авеню; поблизости располагались знаменитые театры, танцевальные залы, рестораны и оперные сцены.
– Пинк работает на «Нью-Йорк уорлд», – повторила я в третий раз, когда мы стояли на оживленной улице и смотрели, задрав головы, на ничем не примечательное здание.
– Да, Нелл. Но я не хочу, чтобы мисс Элизабет Джейн Кокрейн по прозвищу Пинк, известная под псевдонимом Нелли Блай, получила очередную возможность использовать мое прошлое как материал для сенсационной газетной статьи.
Я надела новое выходное платье, которое Ирен купила для меня в универмаге Олтмана перед тем, как пробраться в дом Вандербильта в обличье ирландской горничной. Для готового платья оно было довольно сносным: кремовая и зеленая клетка, рукава в три четверти по новой моде, к которым идут длинные перчатки, и буфы на плечах. Ирен тоже выбрала наряд, подходящий для выхода в город, правда ее ансамбль имитировал костюм для верховой езды по моде восемнадцатого века: щегольская куртка цвета меди с большими лацканами и манжетами и юбка, напоминающая по цвету оперение павлина из-за смешения зеленого и медного. В руках у Ирен была большая черная кожаная сумочка, а не ридикюль, как обычно. В сумочке лежало какое-то письмо в длинном конверте из плотной линованной бумаги, которое я впервые увидела утром в нашем номере.
– Что это? – спросила я, когда она остановилась, чтобы спрятать конверт в новую сумочку.
– Мера предосторожности, Нелл.
– Мера предосторожности – это действие, а не предмет.
– Это и то и другое. – Рука, обтянутая перчаткой, взмахнула конвертом, после чего подруга защелкнула сумочку. – Перед отъездом из Парижа я попросила барона Альфонса написать рекомендательное письмо от имени агента Ротшильдов в Нью-Йорке. Оно ждало нас в отеле.
– Ты мне ничего не говорила.
– Ну, как ты помнишь, день выдался безумный. Кроме того, я им пока не воспользовалась.
– А сегодня как планируешь воспользоваться?
– Представить нас с его помощью мистеру Джеймсу Гордону Беннету-младшему, чтобы он позволил нам посмотреть газетные вырезки за шестьдесят первый год.
– Это тот год, когда умерла миссис Элиза Гилберт?
– Именно, Нелл. Я устала от того, что посторонние люди намекают на мое происхождение. Я узнаю правду, всю правду.
– Ты имеешь в виду то, что сказала мистеру Холмсу?
– Ты о чем?
– Что у тебя нет ни малейшего намерения вмешиваться в его дела с Вандербильтами.
– Ах да, конечно. Я выясню, кем была эта Гилберт, узнаю, могла ли она быть моей матерью, а потом мы развернем паруса и поплывем обратно в Париж к Годфри так быстро, как только позволит нам океан.
– Вообще-то Годфри не в Париже.
– И напрасно. – Ирен покачала головой, словно пыталась сбросить вуаль, свернутую на широких полях шляпки. – Что может быть такого захватывающего в Баварии, что занимает английского адвоката больше двух недель? Если Годфри в скором времени не отпустят, я намерена отправить телеграмму барону.
Ирен говорила совершенно серьезно. Для меня эта новость была одновременно и радостной, и, как ни странно, грустной. Мы проследим всю историю жизни покойной Элизы Гилберт и представим нашим знакомым из театра (тем самым, что растили Ирен) факты, которые нам удастся раздобыть, чтобы подтвердить или опровергнуть вероятность того, что эта женщина действительно мать примадонны. А потом мы устремимся домой, чего я так искренне желаю… вот только я оставлю здесь Квентина Стенхоупа. А вместе с ним, возможно в прямом смысле слова, и Элизабет-Пинк-Нелли. Вот этого не хотелось бы ни при каких обстоятельствах.
Поэтому я довольно уныло взирала на мрачное офисное здание перед нами. Квентин ясно дал понять, что проживает в Нью-Йорке по заданию Министерства иностранных дел. Он не имеет права уехать, пока не закончит дела. А я не могла избавиться от убеждения, что, как бы обворожительно он ни вел себя за чаем, его работа во многом связана с этой неприятной, но привлекательной юной выскочкой по прозвищу Пинк.
– Она всего на пару лет моложе нас, Нелл, – заметила Ирен за моей спиной.
– Что? – Новая привычка подруги комментировать мои неизреченные мысли начинала раздражать, как сама Пинк.
– Наша подруга Нелли. Она солгала тогда, в Париже. Ей около двадцати пяти, а мы только что отметили тридцатилетие.
– А как ты…
– Ты сжимаешь мертвой хваткой бедный розовый ридикюль, который я купила тебе в «Мейсис», с тех самых пор, как мимо прошла девочка в большой розовой шляпке с розочками.
– Правда? Я ее и не заметила.
– В любом случае, – продолжила Ирен, – нам лучше оставить Пинк с ее собственными проектами и заняться своими. Надеюсь, это письмо откроет перед нами двери в пещеру с сокровищами.
С этими словами она поднялась по небольшой лесенке, а я последовала за ней.
Редакция газеты располагалась на самом верхнем этаже. Лифта в здании не было, и мы с Ирен с трудом поднялись наверх, чувствуя при этом, как ступени вибрируют под ногами, в то время как невидимые огромные печатные станки делали свою шумную работу.