Молот Тора - Уильям Дитрих

— Европа осталась за океаном! Не болтай чепуху, приятель.

Однако в ту самую ночь, когда я уговорил Гвендолин, скажем так, прибрать поздним вечером в моей комнате, наше пребывание в Манхэттене внезапно закончилось. Девушка пришла, как и обещала, более того оправдала все мои надежды, и я уже начал погружаться в блаженный сон, когда вдруг что-то — вероятно, щелчок двери и скрип массивной мебели — заставило меня проснуться с ощущением опасности. Место Гвендолин рядом со мной успело остыть, а в комнате стоял странный запах. Я натянул ночную рубаху, подошел к двери, но не смог открыть ее. Вероятно, с другой стороны дверную щеколду привязали к подпирающим стены комоду или сундуку. Я принюхался. Запах серы? Присмотревшись, я обнаружил, что едкий дым поднимается из-под кровати.

Окно также крепко закрыли, а винтовка и томагавк исчезли.

Для Гвендолин наше любовное свидание, очевидно, не закончилось, как для меня, блаженной и сонной истомой, в действительности эта красотка оказалась чертовски деятельной и коварной шлюхой. Не имея времени на раздумье, я схватил тяжелый фаянсовый таз для умывания, разбил им стекло и переплет запертого окна и головой вперед нырнул в темноту заднего двора. Приземлившись, я удачно прокатился кубарем по мерзлому снегу и вскочил на ноги, держа прочный таз наподобие щита.

— Итан!

Я глянул в сторону кухонной двери и увидел там Магнуса Бладхаммера, который смотрел прямо на меня, вращая тростью над головой, словно собирался швырнуть ее в меня. Неужели он и есть мой враг? Я пригнулся, выставив перед собой таз, как жалкую защиту, и вдруг он взорвался — но не от трости Магнуса, а от пули, просвистевшей буквально над моей головой. Я смутно осознал грохот выстрела, не понимая, откуда стреляли. Потом раздался потрясенный хрип, и, обернувшись, я увидел, как одетый в черное противник приваливается к стене уборной, пистолет выпал из его руки, а в шею над самым плечом этого мерзавца глубоко вонзился острый рог прогулочной трости Бладхаммера. Когда этот тип рухнул возле дворовой постройки, я увидел вспышку очередного огнепроводного шнура.

— Что за дьявольщина?

Почти одновременно прогремело два взрыва. Извергнувшийся из окна моей спальни поток огня, отягченный осколками и кирпичными обломками, заставил меня еще больше пригнуться к земле, а через мгновение и злосчастная уборная Филбрика грянула оглушительным контрапунктом, взметнув к небу фонтан нечистот и взорванных останков моего неизвестного врага. Оказавшись между двух ударных волн, я мгновенно сжался в комок. Ошметки, в основном зловонные, усеяли снег черными пятнами, забрызгав и меня темными потрохами. Перья из разорванного матраса плавали в воздухе, точно снежинки, прилипая к моей ночной рубашке и волосам в тех местах, куда попали грязные брызги. Если бы бомба в моей спальне не сработала, то я встретился бы с Создателем, оседлав трон в уборной.

В полуоглушенном состоянии я слышал собачий лай и звон колоколов.

Еще не сообразив толком, куда мне бежать в таком положении, я вновь увидел Магнуса, размахивающего моей винтовкой. Я невольно съежился, но он не стал стрелять в меня.

— Я обработал кочергой твою пассию, и она бросила ее, после того как вместо тебя попала в твой импровизированный щит, — пояснил он. — За тридцать секунд ты истратил три жизни! И вдобавок пришлось пустить в расход мою великолепную полезную трость.

— Мне казалось, я заслужил более милосердное отношение, — пролепетал я в оцепенелом изумлении, еще содрогаясь от страха глянувшей мне в глаза смерти.

На ватных и окоченевших голых ногах я поковылял к нему, весь облепленный перьями, а Магнус вдруг начал хохотать. Проклятые злоумышленники, возможно, и не убили меня самого, но определенно покончили с моим достоинством.

— Ну и видок у тебя, Итан, прямо как у мокрой курицы! — воскликнул мой компаньон. — Похоже, хлопот у меня с тобой будет больше, чем с колченогим псом.

— Как-то я засомневался, действительно ли милая Гвендолин лопотала по-немецки. Может, это был датский язык, — промямлил я, стряхивая часть перьев.

— Теперь уж ее не спросишь. Она убежала к каким-то всадникам и ускакала с ними в ночную тьму.

Пораженный Филбрик смотрел на нас через рваную дыру в стене его дома.

— Может, нам все-таки пора отправляться в Вашингтон, — в раздумье произнес я.

В конце февраля мы спешно выехали из Манхэттена, вскоре после вселения в особняк президента Томаса Джефферсона, избранного с перевесом в тридцать шесть голосов, — выборы проходили в столь затяжном и гнусном соперничестве, что их результаты вылились в предложение внести поправки в Конституцию. Бэрр в итоге, вероятно, станет вице-президентом, а их торжественное вступление в должности назначили на четвертое марта. Я внимательно следил за развитием событий, понимая, что Наполеону захочется узнать подробности. Его интерес к демократии соперничал только с его же скептицизмом.

— Магнус, неужели ты действительно думаешь, что датские убийцы выследили нас даже здесь? — спросил я, с опаской оглядываясь назад, когда наш спешно нанятый почтовый дилижанс выкатил из Нью-Йорка, прежде чем Филбрик успел оправиться от шока и подать иск в суд. — Не похоже, чтобы мы нашли нечто такое, что подтверждает твои теории. Почему же они так стараются? И почему охотятся за мной, а не за тобой?

— Возможно, они агенты Церкви, — начал он строить предположения, отбарабанивая их пальцами, — и считают тебя, заодно со мной, языческим богохульником. Если же это датчане, то они могли счесть тебя моим проводником, с которым им будет легче покончить, чем с таким испытанным бойцом, как я. Британцы, конечно, тоже могут иметь на тебя зуб как на французского шпиона. Американские федералисты считают тебя республиканцем, а республиканцы распускают слухи, что я скупил слишком много карт у книготорговца Гейна, скомпрометировавшего себя выступлениями против отделения американских колоний от Англии. Французские роялисты, несомненно, причисляют тебя к бонапартистам, а ветераны Французской революции ищут способ отомстить тебе за друзей, погибших из-за твоего участия в обороне Акры. Испанцам тоже, вероятно, выгодно отсрочить твое сообщение о переходе Луизианы во владения Франции, а кроме того, все заинтересованные стороны боятся обнаружения мною доказательств того, что первооткрывателями этого континента были норвежцы. Разве важно, кто именно за нами охотится? Главное для нас — как можно скорее получить защиту от вашего вновь избранного правительства.

Поездка на юг по колеям первых мощенных булыжником больших дорог Америки была сущим мучением для любого путешественника. Кроме нас в экипаж втиснулись еще шесть пассажиров мужеского пола, пропахших табаком, луком и мокрой шерстью, а сама дорога к концу зимы пришла в ужасное состояние. Лужи превратились в небольшие пруды, а ручьи — в речные потоки. Через реку Делавэр мы переправились на пароме.

Наш дилижанс тащился мимо бурых лоскутных одеял по-зимнему унылых фермерских угодий, перемежавшихся лесными участками. По меньшей мере дважды в день нам приходилось вылезать из экипажа и совместными усилиями вытягивать его колеса из жидкого месива, а нужду мы справляли в придорожных кустах, лишь когда приспичивало нашему кучеру. Замерзшие, на одеревенелых ногах мы вываливались из кареты и, дружно выстроившись в ряд, орошали за кустами дорожную обочину. В убогих гостиницах нам приходилось спать по двое в общих комнатах. Мы с Магнусом теснились на тощем матрасе в одной спальне с еще четырьмя такими лежанками. Скопление множества тел обеспечивало жару и духоту. Мой сосед по койке храпел, как и половина наших соседей, но зато мало ворочался и всегда заботливо спрашивал, достаточно ли мне места. (Бессмысленно было оглашать очевидное: недостаточно.) Каждую полночь усталость дарила мне благословенное забытье, а часов через шесть в предрассветной темноте хозяин гостиницы будил нас к завтраку. Обычно из Нью-Йорка до Филадельфии добирались за два дня, но нам понадобилось три.