#Панталоныфракжилет - Мария Елифёрова

В завершение рассказа о “ложных друзьях переводчика” и о том, какие ловушки они могут расставлять иностранцу, вернемся на русскую почву и вспомним стихотворение, которое, полагаю, знакомо многим читателям с детства, – “Балладу о королевском бутерброде” А. Милна в переводе С. Я. Маршака. Король заказывает к завтраку масло, и вот к чему это приводит:

Придворная молочница

Ленивая корова

Придворная молочница

Тотчас же королева

Король ответил:

Казалось бы, ситуация ясна: королю пытаются навязать нерациональный изыск в виде мармелада на завтрак, но король проявляет здравый смысл и демократизм в привычках, настаивая на обыкновенном бутерброде с маслом… Все так, только в оригинале у Милна стоит слово marmalade – классический ложный друг переводчика, ибо значит оно вовсе не “мармелад”, а “повидло”, преимущественно из апельсинов и других цитрусовых. Которое среднестатистический англичанин мажет на бутерброд по утрам.

Никакой “а также пастилы” в оригинале нет, ее придумал Маршак, неверно истолковавший слово marmalade. А молочница в оригинале не предлагает “фруктовый мармелад” “на тонком ломтике хлеба”, а высказывается куда более лаконично:

К королю вовсе не пытаются подольститься, оправдываясь за отсутствие масла, – его нагло унижают, предлагая обойтись повидлом без масла. С учетом того, что остальной текст переведен у Маршака по большей части верно, этот пример иллюстрирует, до какой степени может изменить смысл ошибочное понимание одного слова.

И английское слово marmalade, и русское мармелад заимствованы из французского marmelade “варенье” (изначально – “айвовое варенье”, от испанского marmelo “айва”). Но как же варенье или повидло превратилось в относительно твердый тип сладости? Ясности нет. Уже самые ранние упоминания мармелада в русской литературе – с середины XIX в. – явно подразумевают твердый продукт, а не повидло и не варенье: у Достоевского в “Скверном анекдоте” (1862) говорится о “тарелочках с яблоками, с конфетами, с пастилой, с мармеладом, с грецкими орехами и проч.”; у других авторов мармелад тоже регулярно соседствует с пастилой, пряниками и другими твердыми сладостями; его покупают коробками (например, у А. М. Горького в рассказе “Трое”, 1901). В. П. Катаев в повести “Белеет парус одинокий” (1936), где действие происходит в 1905 г., описывает “мармеладки” фабрики братьев Крахмальниковых, которыми украшали поминальную кутью, – очевидно, что это могли быть только куски твердого продукта. Похожее значение есть у португальского слова marmelada, которое издавна означает сладость из айвы, близкую к нашему мармеладу. Но португальский – как будто слишком экзотический язык для России, и пути, которыми это слово могло попасть в русский, загадочны.

Так или иначе, данные Национального корпуса говорят о том, что для Маршака, родившегося в 1887 г., наше современное значение слова мармелад было привычным и основным. Более того, уже в XIX в. мармелад приобретает в России коннотации мещанского гламура, деликатеса для убогих в материальном и духовном смысле людей:

У А. П. Чехова мармелад неоднократно становится символом кульминации пошлости. В рассказе “Учитель словесности” (1894) жена главного героя сообщает: “Мармеладу наелась”, – как раз в тот момент, когда он осмысляет свою жизнь и понимает никчемность и убожество своего брака. В пьесе “Безотцовщина” (1878) мармелад и вовсе возникает на фоне непристойности: