Призраки и чудеса в старинных японских сказаниях - Лафкадио Хирн

Во времена правления императора Гэнсо дворец был населен сотнями и тысячами прекрасных женщин – воистину их было так много, что ни один мужчина не сумел бы выбрать среди них самую обворожительную. Тогда государь велел собрать всех прелестниц в саду и выпустил к ним тебя, постановив, что красавица, на чью шпильку для волос ты присядешь, будет высочайшей милостью приглашена в императорскую опочивальню. В ту пору действовал праведный закон, согласно коему у нашей державы могла быть лишь одна государыня. Но из-за тебя император Гэнсо совершил величайшую ошибку. Ум твой слаб и беспечен, потому в сонме прекрасных дам, среди коих непременно нашлись бы добродетельные особы с чистым сердцем, ты выбрала ту, что была всех прекраснее обликом, а не душой. И многие дамы после этого отвратились от мыслей об истинном пути женщины и начали думать лишь о том, как бы предстать привлекательными в глазах мужчин. А в довершение всего император Гэнсо принял злосчастную мучительную смерть – и все из-за твоего легкомысленного поступка.

Впрочем, о подлинной натуре бабочки нетрудно судить и по другим твоим решениям. К примеру, есть деревья – такие, как вечнозеленые дубы или сосны, – которые никогда не сбрасывают листву и в любое время года выглядят молодо; у деревьев этих стальное сердце и серьезный нрав. Но ты называешь их чопорными и скучными, даже не глядишь в их сторону, не навещаешь. Тебя влекут вишни, и кайдо[49], и пионы, и желтые розы, ты восхищаешься их пышным, ярким цветением, и мысли твои лишь о том, как бы им понравиться. Такое поведение, смею тебя заверить, весьма недостойно. Без сомнений, цветы у них красивые, однако плодами их не утолишь голод, и благосклонны они лишь к тем, кто купается в роскоши и выставляет ее напоказ. Потому и встречают они снисходительно мельтешение твоих прелестных крылышек, потому и любезны с тобой.

Сейчас, весной, беспечно танцуя в изобильных зеленью садах и весело порхая по восхитительным аллеям вишневых деревьев в цвету, ты говоришь себе: «Никому в целом свете жизнь не приносит столько удовольствий, ни у кого нет таких прекрасных друзей. И что бы там люди ни болтали обо мне, больше всего я люблю пионы. И золотисто-желтая роза – моя отрада, я готова исполнить любую ее прихоть, и любой знак внимания с ее стороны для меня гордость и счастье…» Но пора цветения коротка – очень скоро роскошные лепестки увянут и опадут, в дни летней жары останутся лишь зеленые листья, а потом задуют осенние ветра, и листья дождем хлынут на землю, парари-парари[50]… И ты будешь столь же несчастна, как тот человек, про кого говорится в известной пословице: таноми ки-но сита-ни амэ фуру – «даже крона дерева, под коим я укрываюсь от дождя, пропускает воду». Тогда тебе придется искать помощи у старых друзей – гусениц и личинок, умолять их принять тебя обратно в прежнее убежище. Но ведь теперь у тебя есть крылья, их не вместит ни один кокон, и ты поймешь, что отныне тебе нигде не укрыться между небом и землей. А сочные травы между тем высохнут, и ни росинки не останется, чтобы ты могла утолить жажду. Некуда тебе будет деваться, бедняжке, – останется только лечь и умереть. И все из-за твоего праздного ума и беззаботного сердца… Ах, до чего печальная участь!»

III

Большинство японских сказаний о бабочках, как я уже говорил, заимствованы из китайских источников. Но я знаю одну историю, которая, по всей вероятности, родилась на островах. И на мой взгляд, ее непременно нужно рассказать – хотя бы для того, чтобы удивить людей, воображающих себе, будто на Дальнем Востоке не существует «романтической любви».

Давным-давно в столичном предместье, за кладбищем у храма Содзандзи, стоял на отшибе дом, в котором жил один старик по фамилии Такахама. Народ в окрестностях относился к нему по-доброму, потому что со всеми Такахама был любезен. Но при этом никто не сомневался, что он малость не в себе. Ведь когда человек принимает буддийский обет, он тем самым обязуется жениться и вырастить детишек. Однако Такахама не проявлял религиозного рвения, и никому не удалось убедить его обзавестись семьей. Более того, соседи ни разу не слышали, чтобы Такахама завел любовную интрижку или что-то в этом роде. Пятьдесят с лишним лет он жил в полном одиночестве.

Как-то летом старик почувствовал себя плохо и понял, что недолго ему осталось. Он тотчас послал за овдовевшей невесткой и ее единственным сыном двадцати лет, к которым питал нежную привязанность. Родственники немедленно приехали и сделали все возможное, чтобы скрасить старику последние дни.

Погода стояла знойная, и однажды после обеда, когда вдова и ее сын сидели у постели Такахамы, тот задремал. В сей же миг в комнату влетела большая белая бабочка и села на подушку умирающего. Племянник смахнул бабочку веером, но та снова вернулась на подушку, и так повторилось несколько раз. Тогда молодой человек погнал ее в сад и дальше, к открытой калитке, за которой начиналось кладбище при буддийском храме. Уже оказавшись среди могил, бабочка никак не хотела улетать, все порхала вокруг юноши и вела себя так странно, что он с опаской задумался, а бабочка ли это в самом деле или ма[51].

Он снова взмахнул веером и последовал за бабочкой между погребальных памятников. Возле одного из камней она замедлила полет – и вдруг исчезла. Молодой человек огляделся, но бабочка словно растворилась в воздухе. Тогда он взглянул на камень – на нем были выбиты женское имя Акико, незнакомая фамилия и надпись о том, что барышня умерла в возрасте восемнадцати лет. Камень казался очень старым – его поставили не меньше полувека назад, судя по тому, что он уже оброс мхом. Но за могилой кто-то заботливо ухаживал: здесь были свежие цветы и вода.

Когда молодой человек вернулся в дом, мать с прискорбием сообщила ему, что дядя умер – тихо и безболезненно, во сне. На лице старика застыла безмятежная улыбка.

Юноша тотчас рассказал матери обо всем, что видел на кладбище.

– Ах! – воскликнула она. – Значит, это была Акико!..

– Кто такая Акико, матушка?

Вдова вздохнула:

– В молодости твой дядя обручился с прелестной девушкой по имени Акико, дочерью соседа. Всего за несколько дней до свадьбы она умерла от чахотки, и нареченный жених места себе не находил от горя. На похоронах Акико он дал обет никогда не жениться и построил дом рядом с кладбищем, чтобы всегда оставаться подле ее могилы. Это было больше пятидесяти лет назад. И все пятьдесят с лишним лет, каждый день, зимой и летом, твой дядя приходил к ее погребальному камню, молился, ухаживал за могилой и оставлял поминальные дары. Но он ни разу никому о том не рассказывал и не любил, когда с ним заговаривали об Акико… Так, стало быть, Акико все же вернулась к нему… Белая бабочка – это ведь была ее душа…

IV

Осталось еще упомянуть о старинном японском танце под названием котё-мати – «танец бабочки». Он исполнялся в императорском дворце артистами в соответствующих костюмах (не знаю, поддерживается ли эта традиция в нынешние времена). Говорят, научиться ему не так-то просто. Для надлежащего исполнения требуются шесть участников, и двигаться им надлежит слаженно, создавая строгий рисунок танца, – каждый шаг, каждая поза, каждый жест должны в точности соответствовать издревле установленным правилам. Выполняя заданные движения, танцоры медленно кружатся, огибая друг друга, под звуки малых и больших барабанов, свирелей и панфлейт[52], кои никогда не доводилось видеть Пану.