Чудо-ребенок - Рой Якобсен

Но я все не сдавался и крикнул в квартиру, что мы поплывем на катере и будем жить в палатке на большущем острове и купаться. Но Фредди I не поддался на уговоры.

— Нет! — послышалось снова, все так же неколебимо. Для мамки это послужило сигналом к отступлению. Она смущенно распрощалась с матерью Фредди I, ухватила меня за рукав и потащила вниз по лестнице на пустынный газон, который по-прежнему приятно щекотал и грел ступни ног; теперь уж она действительно разозлилась.

— Господи, и какой только ерунды ты ни напридумываешь, Финн!

Будто я грубейшим образом злоупотребил ее доверием.

— Он передумал! — завопил я. — Пойдем еще раз к ним поднимемся!

— Да ты сдурел, что ли!

— Я его знаю. Он передумал!

— Я тебе дам, передумал! — прошипела мамка прямо мне в лицо, развернулась и ушла, бросив меня посреди газона. Это, конечно, испортило мне всю музыку. Я побежал домой следом за ней, но весь вечер помалкивал, не помянул Фредди I ни словечком, даже когда мы понемножку начали паковать вещи. Как раз кстати оказалось, что Линде недавно купили новый ранец, чтобы ходить в школу, а еще мамка поднялась на чердак и раскопала там старый рюкзак, который, по всей видимости, поучаствовал не в одной мировой войне; мамка сказала “Господи”, сунула в него нос, поднесла рюкзак поближе к глазам и оглядела с женским отвращением; снова поднялась на чердак и вернулась с чемоданом, на котором было написано “Думбос”.

— В кемпингах с чемоданами делать нечего, — сказал Кристиан, проводивший вечер перед своим телевизором; он встал, зашел к себе в комнату и вернулся со свертком из ткани холстинного цвета, который оказался матросским вещмешком со шнурками, латунными колечками и двумя лямками, чтобы можно было носить его за спиной. —Я обычно беру вот это.

— Ладно, хорошо, — сказала мамка, пораженчески глядя на бесформенный мешок.

Кристиан принес план острова, показал, где стоит его палатка, пометил крестиками колонку, магазин, два пляжа и площадку для общих гуляний — нам уж не терпелось самим все это увидеть. Мы все трое сияли как солнце. А когда он обозначил крестиком еще и тайные мостки, где можно лечь на живот и ловить крабов, я почувствовал, как у меня вдоль всей спины, словно шерсть на загривке, поднялась пупырьями гусиная кожа. Единственное, что портило картину, так это Фредди I.

А когда я перед сном сел у окошка — посмотреть, не сидит ли и он у окошка и не жалеет ли, что не согласился, то его у окна вовсе не оказалось, хотя он постоянно торчит в этом окне, то в дозоре, то чтобы спустить что-нибудь вниз или кинуться шариком с водой, а то просто сидит да пялится на всех. Но зато я по крайней мере сумел придумать план. Не особенно хороший, но и хорошие планы часто идут насмарку.

Во вторник с первыми утренними лучами мы тронулись в путь: доволокли вещмешок Кристиана до автобусной остановки, втащили его в автобус, где билетёр пошутил, что, мол, нужно на него купить отдельный билет, сошли на площади Бесселя и поволокли мешок дальше, через парк Контрашерет до самого причала, где нас должен был дожидаться катер. Но катера там не оказалось. Как выяснилось, мы заявились туда на три часа раньше времени, потому что расписание у Кристиана было прошлогоднее. Но на причале было на что посмотреть: на волнах в этой клоаке покачивались парусники, пассажирские суда, ялики и целая армада шхун и катеров, рядом с которыми толклась туча народу, потому что прямо с них торговали рыбой и креветками; и еще там был настоящий железнодорожный состав, регулярно продиравшийся сквозь толпу с шумом, пыхтением, свистками, зелеными флажками. Со ступеней вагончиков мужчины в форме помахивали фуражками и покрикивали на зазевавшихся пешеходов, чтобы посторонились, поезд же идет, ослепли, что ли. Мы пристроили наш вещмешок поудобнее, так что он стал похож на диванчик, на краю одного из пирсов, и мамка сказала, что ей нужно отойти по делам, а я должен тем временем присмотреть, бога ради, за Линдой, чтобы она не свалилась с причала.

— Держи ее!

— Да знаю.

Но не успели мы с Линдой поссориться на предмет того, насколько крепко я должен ее держать, как мамка уже вернулась.

— Смотрите, кто пришел, — сказала она, широко улыбнувшись. А пришел вот кто: Марлене, накрашенная так сильно, что мы ее сначала даже не узнали, и еще парень, которого мы раньше не видели, но он улыбнулся и представился нам как Ян, жених Марлене. Оба они были облачены в форменные костюмы бордового цвета, как у продавцов шоколадок в кинотеатре “Ринген”. Они направлялись на работу, вон туда, показал Ян в сторону крепости Акерсхюс. Марлене взяла Линду под мышки, приподняла ее, обняла и сказала: “как же ты выросла, девочка моя” — хотя она, конечно же, и на миллиметр не могла вырасти за те две недели, что мы не виделись.

— А Финн-то как вымахал,—добавила она, чтобы сравнять счет. Когда они услышали, что наш катер отходит еще только через два с лишним часа, они пригласили нас в кафе “Ветерок” на чашечку кофе; в такой ранний час там совсем мало посетителей, и, может быть, там и еще что-нибудь интересненькое найдется, кто знает, сказал Ян, шутливо подмигнув мне; потом взвалил вещмешок на спину и понес его так, как, очевидно, его и следовало носить: выглядело это совершенно гениально, а мы двинулись следом за ним через Ратушную площадь, железнодорожные пути и вдоль крепостных стен укрепления Скансен. В кафе нас усадили за столик, который Ян назвал бургомистерским, поскольку бургомистр обычно сидит за ним, попивает пивко, курит сигары и проводит важные совещания; именно здесь, на самом кончике мыса, откуда открывается вид на всю гавань. Мамка заказала кофе и кусочек орехового торта, а нам с Линдой досталось столько мороженого, что хватило бы на весь наш кооператив. Его подали в похожих на фонтаны стеклянных вазочках на высоких ножках, и Линде пришлось свою держать обеими руками, чтобы не опрокинулась.

Пока мамка бегала по своим делам, мы на какое-то время остались одни, только Ян подходил к нам время от времени осведомиться, не желают ли господа еще чего-нибудь заказать; он присвистывал и кланялся налево и направо и тогда становился до ужаса похож на дядю Тура.

Все это ничем не напоминало мое последнее посещение кафе, оно запомнилось мне неотчетливо, но случилось в лесу страшно холодным январским днем; здесь же все столики были застелены белыми скатертями в крупную клеточку, над нами носились стаи хохочущих чаек, отбивали время часы на ратуше, внизу напевно громыхал поезд, сновали в разных направлениях кораблики, гавань стучала и звенела, у пирсов крутились и клевали стрелкой краны, дотягиваясь до верфей Акера, где когда-то работал и погиб наш отец.

Единственное, нам не довелось услышать туманный горн, я рассказывал про него Линде; мне бы очень хотелось его услышать. Но к чему туманный горн, когда так ярко светит солнце? Мы уже были очень далеко от дома, нам не было страшно, мы не были голодны и даже не скучали.

Но тут я снова увидел такое, на осознание чего требуются дни, недели, а то и половина жизни, вроде часов, у которых стрелки движутся в обратном направлении: мамка вернулась, она стояла у входа в кафе и разговаривала с Марлене, та держала на затекших пальцах серебряный поднос с двумя пивными стаканами, ей нужно было поскорее отнести их на один из столиков, но мамка с Марлене что-то обсуждали, взволнованно и горячо, но при этом вдумчиво, мамка взглянула на нас, сладостно утомленных мороженым, помахала нам рукой и выговорила своим алым ртом что-то, чего мы в гуле голосов не расслышали; потом она открыла пакет, который был у нее в руках, и вынула оттуда маленький купальник — для Линды, догадался я. Марлене обернулась к нам, улыбнулась нам, окутанным сиянием лета, и тоже нам помахала, потом она сказала мамке на прощанье еще пару слов и как бордовый лебедь поплыла дальше между белыми столиками к самому дальнему, поставила сначала поднос, а потом и стаканы перед двумя мужчинами в костюмах, улыбнулась, вытащила из кармашка передника маленький блокнотик и засмеялась любезной шутке одного из мужчин, записала что-то в блокнотик, еще что-то сказала, взяла у мужчины деньги, пересчитала их левой рукой, потом присела в книксене и, ответив еще на одну шутку, изящным движением повернулась к ним спиной — это был танец, танец жрицы, церковная служба; но что же это было такое, что я увидел до того?