Горм, сын Хёрдакнута - Петр Воробьев

Альдейгья должна была быть видна из-за Шкуриной Горы. Горм, Кривой, Кнур, и Круто спрятали сани, оленей, и коня в лесу недалеко от дороги, отойдя от Порога достаточно, чтобы дерево с трупами скрылось из вида. Найдена вызвалась пройти две рёсты на лосе по лесу, подняться на гору, не выходя на дорогу, и глянуть, что творится вокруг острова в устье Аанмо, на котором стоял великий белокаменный город. Лось Барсука, и вправду крепко недобравший обычной лосиной кротости, имел на редкость подозрительный нрав, и за время перехода уже сподобился укусить Кнура один раз и Кривого – два. Горму удалось найти с лосем общий язык, но насколько за счет «звериного слова» и насколько за счет запаса моркови – сказать трудно.

Найдены не было уже довольно долго. Пришел черед знахаря стоять на страже. Горм и Кнур спрятались за санями от ветра. Кривой развел маленький костерок, перед которым он сидел на корточках, держа лошадиную ногу над почти бездымным пламенем, и время от времени откусывая и с чавканьем жуя куски, которые по его мнению достаточно разморозились. Хан вполглаза наблюдал за действиями Кривого, свернувшись в клубок у ног Горма.

После весьма продолжительного молчания, Кнур сказал:

– То дерево… Ты слышал когда-нибудь про такое?

Горм покачал головой:

– По преданию, Один повесился на дереве мудрости, чтобы узнать тайну рун, и висел на нем девять дней. Для верности еще копьем себя проткнул.

Знаю, висел я

в ветвях на ветру

девять долгих ночей,

пронзенный копьем,

посвященный Одину,

в жертву себе же,

на дереве том,

чьи корни сокрыты

в недрах неведомых.[47]

Поэтому до Гибели Богов, жертвы Одину приносились раз в девять лет, и их вешали на деревьях. Но кого нелегкая понесет приносить жертвы мертвому богу с перегрызенным горлом?

Кнур задумался.

– Кто станет приносить мертвые жертвы мертвому богу? А вот поди мертвые как раз встанут, и станут? Может, Йормунрек из них набрал дружину, и теперь они мстят живым?

Горм вспомнил движущиеся в струях течения тела на дне реки, и представил себе вереницу поднимающихся по реке полузатонувших драккаров, с гребцами без голов, или с морскими водорослями, обмотавшимися вокруг ржавых шлемов на обнаженных разложением черепах, и с зелеными огнями в глазницах.

Хан развернулся, потянулся, не по-собачьи выгнув дугой спину, встал, поднял морду и, раздувая ноздри большого черного носа, понюхал ветер. К счастью, причиной этого оказался не флот мстительных мертвецов, а лось с Найденой в седле, вышедший из леса. Дева спрыгнула на снег и перекинула ремни через голову животного. Хоть ее глаза и не горели зеленым, но лицо было ненамного розовее снега, а выражение – веселее в домовину кладут. Горму вдруг примерещилось лицо матери, с глазами, которые, казалось, вот-вот откроются, и губами, застывшими в полуулыбке, и движущаяся по нему тень от тяжелой резной крышки колоды в руках Хёрдакнута. Сын ярла бросился гнать морок, ретиво и безуспешно.

– Плохие вести? – догадался Кнур.

«Всевед воевода,» – благодарно отвлекся Горм.

– Осада? – спросил Круто, стоявший, опираясь на булаву.

– Нет осады. Город… город пал.

Зверинский замок, добротно сработанный из камня и дуба, с крутыми скатами крыш, крытыми резной осиновой чешуей, стоял на невысоком холме, называвшемся Преславовой горой. Сам Зверин распростерся под холмом – срубы в два-три яруса и улицы из утоптанной земли, с водосточными канавами и деревянными поребриками, все за стеной из двух рядов кольев, пространство между которыми было заполнено глиной с камнями, так что поверху стены мог ездить страж-лучник верхом на коне или на лосе. По другую сторону от реки, с холма было видно святилище местного бога, которого звали Сварожич. Идол Сварожича, вырубленный из цельного ствола исполинского дуба, торчал через отверстие в крыше круглого здания святилища, приветствуя четыре направления розы ветров четырьмя бесстрастными ликами, крытыми сусальным золотом. Лик, обращенный к западу, блеснул огнем в последнем закатном луче Сунны. В замке уже зажигали толстые свечи из китового жира, горевшего почти без запаха, внизу в городе – восковые свечи и жировые светильники, жегшие значительно более вонючее топленое тюленье сало.

Нынешнего обитателя замка на Преславовой горе звали не Преслав, а Свинко. Он сидел во главе стола. На столе лежал шлем с личиной в виде оскаленной кабаньей морды. В железо личины были вставлены две пары чудовищных желтых клыков.

– Какого же размера был этот кабан? – спросила Рагнхильд.

Свинко, явно довольный вопросом, погладил бороду, и ответил:

– Да поболе шестидесяти пудов. Двух моих ловчих сбил, четырех псов порвал, тут я его на копье и принял. На двух возах его везли. Яму двадцать землекопов рыли, два дня его в той яме пекли, потом весь город пировал.

– Доброе дело, – учтиво вставил Хёрдакнут. – И от кабана в двадцать пять пудов уже великий ущерб, если в поле или сад повадится…

– Этот не только до яблок и груш охоч был. Поросят домашних ел, кур, еще немного, и за женщинами бы повадился, – Свинко со значением посмотрел на Рагнхильд и отхлебнул меда из кружки с крышкой. Кружка была не серебряная, а из олова альвов, которое блестело, как серебро, но было намного легче по весу.

Хёрдакнут пригубил мед из своего кубка. Напиток был умеренно сладким, с намеком пряностей во вкусе, и таким крепким, что полутора кубков было достаточно, чтобы нахлестаться в дрябаданный дым. Свидетельства этого изобиловали за столами ближе ко входу в пиршественный зал, где пирующие грязно приставали кто к девам, разносившим животворительную влагу, кто уже и друг к другу, вступали в драки, мирились, братались, и засыпали на скамьях или просто на посыпанном нарезанным тростником деревянном полу. Несколько огромных серых псов ждали возможности подъесть полбенную кашу с медом и черникой из опрокинутого горшка, поймать брошенную баранью кость, или подлизать разлитую уху. Уха была дивной, густой, с зеленью укропа и кружками янтарного жира на поверхности, и кусками осетрины в глубине.

За столом рядом с верховным, Годлав отхлебнул из своего стеклянного с оловом кубка, и сказал Миклоту:

– Надо будет ладью силой пара оснастить. Когда он в следующий раз от Само пойдет, мы его против ветра встретим!

Миклот кивнул, его шея не смогла остановить головы, и бодрич пал лицом в тарелку.

– Не поможет, – объяснил Краки, проходивший мимо стола ладейщиков. – Мы тоже водометы поставим, а заодно и таран. Нам это дешево встанет – энгульсейские конунги нашему ярлу родня!

– Краки, ты с какой беды еще тверезый? – Хёрдакнут встал навстречу водителю мамонта.

Тот поклонился ярлу, отвесил еще один поклон в сторону остальных за верховным столом, и что-то вполголоса сказал Хёрдакнуту.