Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

В конце концов она написала императрице слёзное письмо: ей так плохо живётся, муж всячески обижает и угнетает её, его придирки и известная всем связь с её фрейлиной Воронцовой оскорбляют и раздражают её настолько, что она всемилостивейше просит разрешения удалиться туда, откуда она приехала, — в Германию.

Екатерина прекрасно отдавала себе отчёт, что ехать ей некуда и не к кому: отец её умер ещё в 1747 году, ей даже не разрешили оплакивать его больше недели, мать вынуждена была укрыться от войск Фридриха в Париже, а её брат сумел бежать в Гамбург, бросив своё герцогство на милость победителя — Фридриха.

Но чем менее она могла уехать в Германию, тем с большим возмущением писала об этом и умоляла императрицу сжалиться над ней и отпустить её на родину.

Это был правильный шаг. Даже Елизавета понимала, что Екатерине некуда ехать, что двое её детей могли бы удержать мать в России, но Екатерина настойчиво просила, умоляла императрицу сжалиться над ней, потому что кроме обид и притеснений со стороны мужа не видит она ничего, а к самой императрице не пробиться, и ей постоянно наговаривают на Екатерину и приписывают даже такие вещи, в которых она вовсе невинна...

Она отправила это письмо и принялась ждать ответа. Но проходили дни, недели, месяцы, а императрица не спешила отвечать на слёзное письмо своей невестки.

И вновь Екатерина придумала ход, который стал безошибочным в её сложной игре. Она вызвала к себе духовника императрицы, который одновременно был и её духовным наставником, пожелала исповедаться, уверяя, что близка к смерти как никогда, и рассказала ему, словно бы на исповеди, что ни в чём не виновна и только люди, стремящиеся её погубить, наговаривают на неё императрице.

Духовник не замедлил с объяснениями. Он явился к Елизавете и прямо объявил ей, что её невестка плоха и просит принять её, заодно он поведал императрице всё, что пожелала сообщить Екатерина.

Вечером этого же дня к Екатерине, лежавшей в постели и старательно изображающей из себя больную, пришли звать от имени Елизаветы.

Она еле оделась, не делая большого туалета, и пошла за посланцем императрицы, едва не держась за стены. Она и в самом деле страшилась этого свидания, хотя приготовилась к нему давно, знала, как себя вести, но не знала, как отнесётся к ней императрица, тщательно подготовленная противной партией...

Уже несколько позже, когда к ней стали прибегать её фрейлины под самыми разными предлогами, узнала от них Екатерина, что в тот самый день, когда она вызвала духовника и исповедалась, откровенно радовались лишь двое — Пётр и Елизавета Воронцова, и Пётр торжественно обещал Елизавете, что, как только скончается великая княгиня, он непременно женится на рябой Лизке.

Но в тот момент, когда Екатерина отправилась на ночную аудиенцию у императрицы, она ещё не знала об этом, иначе воспользовалась бы подобной оплошностью великого князя...

В галерее, через которую надо было пройти в покои императрицы, Екатерина увидела Петра. Он поспешно направлялся к императрице: не хотел, чтобы Екатерина одна встретилась с ней.

«Что ж, — философски подумала Екатерина, — возможно, это и к лучшему...»

Огромные покои императрицы были слабо освещены — горел лишь один бронзовый канделябр с тремя свечами, стоявший на туалетном столике перед огромным зеркалом среди бесчисленных тазов, баночек и склянок с притираниями, щёток и гребней.

Один только взгляд — и Екатерина сразу уловила то, что ей хотелось знать: в золотой таз на столике были брошены её письма Апраксину, но не все, всего-навсего три, самых последних, — их Екатерина узнала по бумаге, она каждый раз использовала разные её сорта.

В большой полутёмной зале все углы были скрыты сумраком, ширмы заслоняли от посторонних кого-то, кто глухо говорил, а перед ширмами стояла придвинутая большая мягкая кушетка, скрывавшая тех, кто был за ними. Тепло сверкала позолота парчовой ткани, обтянувшей ширмы, бросал блики горевший камин с огромными поленьями, прикрытый ярким бронзовым экраном, а в самой середине залы стояла императрица в простом широком платье, опираясь рукой на плечо начальника своей тайной канцелярии Александра Шувалова. Рядом перебирал худыми и кривыми ногами Пётр.

Едва войдя, Екатерина пала едва ли не ниц перед императрицей, на коленях дотянулась до её руки и принялась обливать слезами эту холёную полную белую руку, унизанную тяжёлыми перстнями.

Елизавета смущённо пыталась поднять свою невестку, но Екатерина упорно стояла на коленях, заливаясь слезами.

Императрица спросила печальным голосом, словно и в самом деле сокрушалась о судьбе своей невестки:

— Как, вы хотите, чтобы я отослала вас? Вы забываете, что у вас есть дети!

Только это и нужно было Екатерине. Она подняла голову и разразилась откровенным плачем, сумев пробормотать нужные слова:

— Мои дети в ваших руках, а лучше этого ничего для них не может быть. И я надеюсь, что вы их не покинете...

Елизавета помолчала немного, взволнованная словами и плачем Екатерины, и произнесла:

— Но как же я объясню причину вашей отсылки?

— О, ваше императорское величество, если вы найдёте нужным, объявите о причинах, по которым я навлекла на себя вашу немилость и ненависть великого князя...

Елизавета глубоко вздохнула. Этот ночной разговор взволновал её.

— А чем же вы будете жить у ваших родных? — озаботилась она.

— Тем, чем жила и прежде, до того, как вы удостоили взять меня.

Елизавета бросила пронзительный взгляд на невестку, смиренно стоящую на коленях, и проговорила:

— Но ваша мать в бегах, она была вынуждена покинуть свою родину, а отца нет...

И тут Екатерина нашла ответ, который поразил Елизавету:

— Она пострадала из-за того, что слишком любила Россию, за это её и стал преследовать прусский король...

Елизавета приказала:

— Встаньте...

Екатерина поднялась.

Пётр злобно вглядывался в происходящее. Он уже давно решил, что отсылка великой княгини поможет ему жениться на Воронцовой, и теперь ждал только конца этой аудиенции. Вероятно, как заключила Екатерина, между придворными тоже давно было решено, что она отправится в Германию, и Елизавета колебалась до этого последнего свидания с ней, не зная, на что отважиться. Она отошла от Екатерины в раздумье.

— Бог свидетель, как я горевала, когда вы были больны и едва не отдали душу Богу, и если бы я вас не любила, то не удерживала бы здесь.

Екатерина рассыпалась в любезных словах. Она говорила, что в полной мере познала доброту и милость её величества и горько страдает, что теперь подверглась немилости и опале.

И вдруг услышала она из уст императрицы такое, что не могла и сообразить, как возможно подобное.

— Вы чрезвычайно горды. Четыре года назад, вспомните, я спросила у вас, не болит ли у вас шея, потому что вы едва мне поклонились...