Семь ликов Японии и другие рассказы - Адольф Мушг

Министр – эта update[38]стал фактом, когда Швейцария одним прекрасным сентябрьским вечером легла спать с семью членами Союзного совета, а на следующее утро проснулась с семнадцатью министрами: семнадцатым стал не кто иной, как Луи Хальбхерр, насмешники так и прозвали его: Louis Dix-Sept[39]. Французы своего последнего Луи обезглавили. Нашему же позволили выжить, за что он и готов был бороться пожизненно: Швейцария, недостающая деталь в центре картинки «континент», нашлась, и теперь европейский пазл-головоломка полностью укомплектован.

Полноправный член! Конец двойной валюте и железному упорству «автономного отставания» от европейского поезда! Луди, который все еще знает, где отсиживается Бог, министр Луи Ф. Хальбхерр мог бы считать себя счастливым человеком. И вот, поди же, после государственного банкета он все еще выглядит как тот, кому никак не дают наесться досыта. Глядя на него, Европа никак не сможет подумать, что дела в Швейцарии по-прежнему идут слишком хорошо.

Когда у нас все хорошо, мы обычно говорим: «нам не на что жаловаться». Луи даже не мог пожаловаться, когда его жена распрощалась с ним, забрала акции фирмы и потребовала еще денежного возмещения за причинение морального ущерба. Ну, теперь он совершенно свободен для своей безоговорочной любви к Европе, горько пошутил он.

Став телохранителем Луи, я не очень-то перетруждался. Он достаточно охранял свое тело сам: от сквозняков, холодного пива и крепких словечек. Чем больше он седел, тем легче ему верили, что у него действительно есть «кожаная медаль» североамериканских Олимпийских игр. Если можно верить Браухли, фройляйн д-р Грунхольцер пересела с Opus Dei[40]на Луи Хальбхерра. Браухли всегда знает, кто на самом деле за кем стоит.

– А кто стоит за тобой? – спросил я его и еще никогда не видел его таким удивленным.

– Само собой, никто! – сказал он и повторил еще раз: – Никто!

– Вот этого-то я как раз и опасался, – сказал я.

К чести фройляйн д-р Грунхольцер: за Луи Хальбхерром тоже наверняка никто не стоит. В прошлый апрель я поставил ему на конгрессе по СПИДу в Лиссабоне платную утешительницу. Но когда она попробовала помочь ему прибегнуть к презервативу, то на этом все и закончилось. Ради приличия он остался сидеть до рассвета и действительно пил шампанское, которое она ему ненавязчиво подливала. После этого он был вдвойне одинок и совершенно не выспался. И у него была только одна забота: чтобы фройляйн д-р Грунхольцер ничего не узнала.

Последнюю неделю мы летали на север Европы, где угодили в дипломатическую катастрофу. Луи принимал участие в европейской конференции министров по делам семьи – «министерш» было бы сказать точнее, потому что он один был представителем мужского пола и потому вернулся совершенно измученным после этого балагана, где рабочий день продолжался двадцать часов, не став от этого светлее короткой ночи. «Чувственность и Европа» – такова была тема официальной части конференции, и фройляйн д-р Грунхольцер специально разработала швейцарскую позицию – причем по-немецки, потому что никто не знал лучше ее, что английский министра еще со времен его директорства в департаменте путей сообщения представлял собой угрозу для государственной безопасности: we love intercourse with people from strange lands[41]. Английский Высшей Санкт-Галленской школы фройляйн д-р Грунхольцер был без сучка без задоринки, но на сей раз она не сопровождала министра, из тех соображений, чтобы не персонифицировать без надобности тему, хотя про Лиссабон она все-таки кое-что прослышала. Вместо того чтобы становиться синхронным переводчиком собственных мыслей, она перепоручила это занятие норвежской бегунье по пересеченной местности. При этом она отправила шефа в ад, подвергнув его эмансипацию суровому испытанию. Чувственность и Европа! Но кто знает, где прячется Бог, должен суметь и тут спокойно прыгнуть выше собственной головы.

Только для начала надо было выпить. Я не отходил от него ни на шаг, и после прибытия у меня была только одна забота, чтобы он порядком набрался мужества в вине.

Лучше бы мы еще раз прошлись по тексту! В нем, собственно, содержался призыв пощупать женщин Политиков. Аббатиса объединила оба слова в одно, написав в середине большое «П», что смотрелось странно, тем не менее абсолютно корректно, поскольку обозначало оба пола сразу. К сожалению, большая буква в середине слова была заметна только глазу. Для уха это оставалось потерянным, тем более что оратор почему-то сделал шепчущим голосом упор на пощупать, что произвело на всех странное впечатление и с учетом серьезности темы дало не самый подходящий эффект. Луи постигла большая неудача – он не сумел перепрыгнуть через это маленькое препятствие, которое фройляйн д-р Грунхольцер подсунула ему вместе с подстерегавшим повсюду министра-мужчину сексизмом. Ведь в синхронном-то переводе на английский речь шла всего-навсего о women in politics[42].

Ты не понимаешь ни слова?

Вот и Луи тоже долго не мог понять, что натворил. Его выступление было встречено ледяным молчанием. В дискуссии, которая велась на английском, вся губительная двусмысленность вылезла наружу. И не только для одного Луи Хальбхерра. Мощное эхо, обрушившееся на него со всех сторон, потрясло его до глубины души. Для ушей публики он, собственно, призвал не к сближению граждан, а к непристойным действиям, которые намеревался совершить по отношению к женщинам-политикам. Пощупать женщин-политиков! Do you condone harassment? Do you mean, in politics women are up for grabs[43]?

– I was not only talking about public women[44], – защищался Луи и заверял тем самым, что, говоря так, имел в виду не одних только проституток.

– How utterly considerate![45]– насмешливо заявила женщина-спикер из Соединенного Королевства. Кто тогда слышал слово «utterly», произнесенное на чистом английском языке, тот не забудет этого всю оставшуюся жизнь.

Опровержению не помогли ни его английский, ни присутствие духа. Луи продемонстрировал ужасающую картину нашего представления о «европейскости». В этот момент он потерпел поражение на все времена, закопал свою возможную, ставшую абсолютно невозможной кандидатуру на пост президента Евросоюза.

От банкета, устроенного норвежской коллегой, мы держались подальше. В самом трезвом состоянии мы поднялись на борт маленького служебного самолета. Я даже не представляю, чем рвало Луи, разве что корочкой черствой булки. В Штутгарте у нас была вынужденная посадка. Вышла из строя электронная часть автопилота. Метеослужба докладывала, что в небе над Швейцарией штормовая погода. В десять часов ночи – во всяком случае было очень темно – Луи все еще сидел на нейтральной территории для VIP-персон, пил шампанское бокал за бокалом и не произносил ни слова. Человек из Абервилена хотел только одного – попасть скорее домой. В свою пустую квартиру. В одиннадцать часов мы наконец взлетели – навстречу полной луне.