Грехи матери - Даниэла Стил

Сара говорила это извиняющимся тоном, но совершенно однозначно.

Лиз кивнула, стараясь сдержать слезы. Она не хотела, чтобы Сара видела, как ей больно.

– Это шло от души. Я надеялась, что хорошо справилась. Я пошла в новом для себя направлении и, видимо, не сумела выразить всего, что хотела.

Теперь она знала. Она опять потерпела неудачу.

– Тебе надо вернуться к тому, что делала раньше, – сказала Сара безапелляционно преподавательским тоном. Эта манера временами буквально уничтожала ее студентов. Фразы были словно высечены в камне. – Некоторые твои рассказы действительно хороши. Но эта рукопись – нет. Я бы хотела похвалить ее, но не могу. Ты опозоришься, если попытаешься ее продать. Твой агент запустит ею в тебя. Идея интересная, но сюжет не годится. Это слабое подобие «Алисы в Стране Чудес», и читателю непонятно, то ли ты прикинулась дурочкой, то ли свихнулась.

– Наверное, свихнулась, – безнадежно произнесла Лиз, забирая рукопись у Сары.

В это мгновение Оливия подняла глаза от компьютера, увидела лицо дочери и поняла, что случилось. Она не могла слышать слов Сары, но Лиз выглядела совершенно подавленной, пока запихивала рукопись в сумку, будто в мусорную корзину. У Оливии заныло сердце при виде Лиз. Ей захотелось крепко обнять и хорошенько расспросить дочь. Однако Оливия сдержалась, разобралась с почтой и подождала, пока Лиз направилась мимо нее в каюту. Она собиралась спрятать рукопись в шкафу и уничтожить по возвращении домой. Оливия остановила дочь и указала на кресло рядом с собой.

– Можешь поговорить со мной минутку? – мягко спросила она, и Лиз улыбнулась, но только губами. Глаза говорили, что она удручена, хотя пытается ради матери выглядеть веселой. Она не хотела показывать, насколько расстроена. Но Оливия хорошо знала свою дочь, это был ее ребенок, в конце концов, хоть она и была вечно отсутствующей матерью. Оливия не была слепой, она видела, каковы ее дети и что для них имеет значение.

– Конечно, мама. О чем? Что-нибудь случилось? С бабулей всё в порядке?

– Всё хорошо. Я с ней разговаривала вчера вечером. В соседнюю с ней комнату заселился девяностолетний мужчина, она находит его симпатичным. Чем черт не шутит?

Обе рассмеялись. Но ведь Мэрибел в свои девяносто пять действительно была красива и жизнелюбива.

– Точно не знаю, что тебе сказала Сара, но могу догадаться. Я только что видела, как она возвращала тебе рукопись, и хочу напомнить, что Сара до мозга костей пропитана интеллектуальным снобизмом. Она с головой погрузилась в университетскую среду, и то, что она опубликовала, разошлось самое большее в шести копиях среди ее друзей. Она не имеет никакого понятия о том, что может быть коммерчески успешным. Пожалуйста, не принимай близко к сердцу то, что она наговорила. Покажи роман кому-нибудь другому, например, своему агенту.

– Она сказала, что не стоит ему это показывать и что я опозорюсь, если так сделаю. Это просто еще один из моих бесконечных провалов. Не расстраивайся, мама.

– Я не могу не расстраиваться. Дело касается тебя, а я тебя люблю, и что-то мне подсказывает, что она ошибается. Я обожаю мебель эпохи Людовика XV, и никто так не любит антиквариат, как я. Но продаю я серийный, дешевый товар, который расходится как горячие пирожки уже на протяжении пятидесяти лет. Я не говорю, что то, что ты написала, – это Людовик XV, но Сара разбирается только в этом. Возможно, ты написала замечательную коммерческую вещь, которая станет бестселлером. Сара этого не разглядит, даже если будет очень стараться. Тебе надо посоветоваться со специалистом по коммерческой беллетристике. Она к таким не относится.

– Она прямо сказала, что это хлам!

Губы у Лиз дрожали. Оливия взяла ее ладонь, поднесла к губам и поцеловала.

– Это значит, что ты была бы двоечницей на ее курсе в Принстоне. Но на Принстоне свет клином не сошелся.

Она крепко сжимала руку Лиз.

– Посмотри на эту яхту. За ее аренду мы заплатили кучу денег, и можем себе это позволить. Мы бы могли ее даже купить, если бы захотели, и всё это благодаря добротным серийным вещам, а не изысканному антиквариату. То, что я продаю, выглядит великолепно, людям нравится, и они приходят в наши магазины по всему миру за покупками. Коммерческая литература – это то, что продается, Лиз, а не то, что советует тебе писать Сара. Дашь мне почитать? Обещаю, что буду с тобой откровенна. У меня предчувствие, что книга может оказаться хорошей. Ты умная девочка, отлично пишешь. Еще я доверяю твоему чутью и заметила твой энтузиазм.

– Он у меня был, – сказала Лиз мрачно, и слезы скатились по ее щекам. – А что, если ты, как и Сара, скажешь, что рукопись ужасна?

– Тогда ты напишешь что-нибудь другое. Жизнь ведь на этом не кончается. Послушай, некоторые серии мебели, которые я разработала, оказались неудачными. Мы пробуем, ошибаемся, и надо иметь смелость пробовать снова.

– Вот смелости-то у меня и нет, – честно призналась Лиз. – Всякий раз, когда терплю неудачу, я боюсь пробовать снова.

– А ты постарайся не бояться. Ты гораздо талантливее, чем думаешь.

Оливия протянула руку за рукописью, но Лиз все еще колебалась.

– Пожалуйста, дай ее мне. Если эта литературная зазнайка смогла ее прочесть, значит, и мне можно. К тому же я считаю непозволительным то, что она тебе сказала. Может быть, она завидует, потому что не обладает такой фантазией, как ты.

– Поверь мне, мама, она не завидует. Просто считает, что это дрянь.

– Держу пари, что она ошибается, – решительно произнесла Оливия, но Лиз всё равно не давала ей рукопись. – Знаешь, я ведь могущественная женщина. Люди во всем мире меня боятся. А ты? Почему ты меня не слушаешься?

Лиз рассмеялась:

– Потому что ты моя мама, и я тебя люблю, и знаю, что ты не страшная. Просто притворяешься.

Оливия тоже рассмеялась:

– Только не рассказывай об этом моим конкурентам. Говорят, они до смерти меня боятся. Ну, давай сюда книгу.

Лиз наконец вытащила рукопись из сумки и со страдальческим выражением лица отдала матери.

– Если она вызовет у тебя отвращение, не говори мне, какое – легкое или сильное. Мы ее вместе выбросим за борт или устроим ритуальное сожжение, или что-нибудь в этом роде.

– Посмотрим. Я постараюсь быть откровенной, но тактичной. Думаю, в издательском мире едва ли считается хорошим тоном называть книгу нечитабельной. Может, скажем при ней, что думаем о ее гардеробе? Она носит вещи вроде тех, что раздают бедным.

Лиз опять рассмеялась.

– И, судя по всему, не бреет ноги. Ей повезло, что твой брат безумно ее любит. Многие мужчины не сочли бы волосатые ноги, пластиковые сандалии и походные шорты уж очень привлекательными. Может, Джону стоит проверить зрение? Надо ему об этом напомнить… – задумчиво сказала Оливия и поднялась, держа в руках книгу Лиз.

– Спасибо, мама. Ничего, если она тебе не понравится. Теперь я к этому готова и не буду шокирована. Я действительно была полна энтузиазма, пока не показала ее Саре. Я думала, что создала что-то особенное и уникальное, но теперь вижу, что ошибалась.