Дети Белой Богини - Наталья Андреева

- И давно?

- С неделю.

Они уже подъезжали к коттеджу. Александр заметил, что калитка приоткрыта и с удивлением посмотрел на Германа - кто?

- Вера Васильевна, должно быть, пришла, -пожал широкими плечами Горанин.

Машина остановилась напротив гаража.

- У нее что, есть ключи?

- А почему бы нет? - настороженно посмот­рел на него Горанин.

И вновь мелькнула мысль: что-то здесь не то.

Выйдя из машины, Герман принялся объяс­нять:

- Я приезжаю с работы голодный, холодный, усталый. Времени на уборку у меня нет, ужин тоже готовить не буду. Не умею я этого делать. А тут Вера Васильевна. Не женщина, а клад!

Она стояла на пороге, смотрела, как Герман загоняет машину в гараж. Увидев, что он не один, заторопилась. На секунду скрылась в доме и вер­нулась уже в куртке и в сапогах. Столкнулись они у калитки. Не глядя на Германа, Вера Васи­льевна сказала:

- Я пойду. Ужин на плите, чистые рубашки в шкафу. Уборку я сделала.

- Да, конечно, - важно кивнул он.

Вера Васильевна подняла глаза - в них было такое отчаяние! «Зачем мы это делаем?» - понял вдруг ее взгляд Завьялов. Не понял только: что делаем? Что у них за отношения?

Женщина ушла. Герман, закрыв калитку, лас­ково потрепал Завьялова по плечу:

- Пойдем в дом. Есть, небось, хочешь?

С тех пор, как не стало Маши, Александр пи­тался всухомятку и вообще не думал о еде. О том, когда ест, где и сколько. Мог схватить пирожок на улице или в кафе на Пятачке, запить минераль­ной водой и этим ограничиться. Знал, что про­цессу поглощения еды Герман придает большое значение. Покушать любит, и хорошо покушать!

Кухня в коттедже была небольшая, но ужина­ли они с Германом обычно здесь, а не в столовой. Та была огромной и оттого неуютной. В стене, отделяющей ее от кухни, согласно моде продела­но окошко, чтобы подавать еду. Может, когда у хозяина собирались важные гости, это и случа­лось.

Завьялов прямиком прошел в столовую. И за­мер. Да, на стене висел яркий плакат. Женщина и машина. Не та женщина. И не та машина. Кар­тинка из того же календаря, рекламирующего рос­кошные иномарки, на которых Герман просто по­мешан. Но другая.

- А где та? - растерянно спросил Александр.

- Чего? - не понял Герман вслед за ним во­шедший в столовую.

- На стене висел другой плакат. Красная жен­щина. То есть женщина в красном платье. И крас­ная машина.

- Да, было такое, - нехотя сказал Горанин.

- И где он?

- Выкинул, - пожал плечами хозяин.

- А... куда?

- Зява, да ты что! Тебе плакат нужен с бабой? У меня их целый склад! Типографию летом про­веряли, так я прихватил, сколько смог унести. Тебе какую, блондинку, брюнетку?

- Мне нужен тот плакат. На обратной сторо­не должен быть рисунок. Я сделал его той ночью. Когда убили Машу, — тихо добавил он.

- Бросил бы ты свои художества, - посовето­вал Герман. - Все равно толку не будет.

- Ты взял рисунок?

- Да что ты заладил! - разозлился вдруг Гер­ман. — Не было никакого рисунка! Плакат я вы­кинул, потому что надоел.

- А костюм отнес в чистку.

- Я что-то не понимаю. В чем ты меня подо­зреваешь?

- В сокрытии улик.

- Вот как. Замечательно. Просто отлично.

Горанин заходил по столовой, меряя ее широ­кими шагами. Мебели здесь было мало, хозяин предпочитал не торопиться с покупками, приоб­ретал самое лучшее. Наконец, он остановился, развернулся лицом к Завьялову и громко, отчет­ливо сказал:

- Послушай мой совет, Саша. Хорошо послу­шай. Внимательно. В тюрьму пойдет Павел Павнов. А ты сделаешь вид, что все так и должно быть. Поверь, это лучше и тебе, и мне. И городу, - до­бавил, помолчав.

- Тебе это ничего не напоминает? - грустно спросил Завьялов. - Такое уже было. Парень, ко­торый случайно оказался рядом с трупом, дол­жен был сесть в тюрьму. Скорее всего, так оно и вышло. Я ведь не смог этому помешать. Помнишь тот апрельский вечер?

- Да если бы я его не помнил...

Герман отвернулся, они помолчали с мину­ту, а потом Горанин, как ни в чем ни бывало, ска-' зал:

- Давай ужинать. Чуешь, котлетами пахнет? А котлеты у нее исключительные! ...

Совет Горанина ой принял к сведению. По­верить в виновность Павнова - это выход. В кон­це концов, между Павлом и Машей существова­ли какие-то отношения. И парень отнюдь не бе­зобиден. Не исключено, что убил именно он. Ярость, потеря контроля над собой - это Павлу свойственно, сам видел. Нужны показания сви­детелей. И полученные не под давлением, а в до­верительной беседе. Хорошо бы иметь орудие

убийства, не испарилось же оно! Одна прямая улика перевесит все косвенные.

На следующий день он поехал в центральную библиотеку, где работала Роза. Купил бисквитный торт. Посидят, попьют чайку, доверительно по­беседуют. Он знал, как это делается.

Бывать здесь ему уже приходилось. Работал пару раз в читальном зале, листая газетные под­шивки. Сложные дела в его практике встреча­лись редко, но бывало и такое. Убийство Маши из этого разряда. Немотивированное, непонят­ное. И предыстория его - странные рисунки, жестокие фантазии, кем-то претворенные в ре­альность. Горанин прав, такого в N еще не слу­чалось.

В читальном зале стояла тишина. Подготовка к зимней сессии еще не началась, и студенты пока предпочитали проводить время вне его стен. Вот в декабре здесь будет многолюдно. А сейчас в кресле у журнального столика сидел с газетой интеллигентный старичок в очках да две девчуш­ки шептались за последним столом, разглядывая глянцевый журнал. Больше никого. Было один­надцать утра, день морозный, солнечный, зана­веси раздвинуты, и оттого в читальном зале свет­ло и уютно.

Девушка, сидящая за столом с формулярами, была ему незнакома. Лет двадцати, хрупкая, ры­жеволосая. Одета в свитер бледно-сиреневого цвета. Ресницы белесые, глаза очень уж светлые, косметики на лице - чуть-чуть. Красивой не на­зовешь, но что-то в ней есть особенное. Роза? Возможно. Согласно его наблюдениям, люди с ред­кими именами и выглядели необычно.

- Добрый день, - негромко сказал он, подой­дя к столу. Не хотелось нарушать тишину. Живая тишина - это хорошо, спокойно.

- Здравствуйте, - улыбнулась девушка. - Что вы хотели?

- Журнал почитать.

- Вы у нас записаны?

- Да. Завьялов Александр Александрович. Я живу на Фабрике.

Девушка вздрогнула. Рука, потянувшаяся было к формулярам, замерла. Подняв на него ис­пуганные глаза, она прошептала: