SoSущее - Альберт Егазаров

от швейной фабрики жили, одни бабы там — полтора мужика на всех, потом этот у нее появился, отчим, тот еще кабан. У меня с его появлением все и обломилось — полный отсос, короче. Но пока в общаге жили, мне другие девахи давали, а когда я заметил, что бабы без меня уже никуда, я их на конфеты поставил. Чуть зубы не испортил — завались конфет было, потом менять стал, на пистоны, значки, пульки всякие.

— А знал ли ты, Рома, что потом с кормилицами твоими происходит?

— Нет, откуда. Мы переехали. Отчиму квартиру дали.

— Некоторые с ума могут сойти. У них такой зуд начинается в груди, что без сосунка форменно выть начинают, как волчицы какие.

— А чего так, из-за рубцов этих?

— Не только, братец. Видишь ли, пиноциты — рудимент куда более древний, чем хвост. И колонии эти не только сосут, но еще и выделяют тонкую сосенцию — смесь гормонов, феромонов и некоторых алкалоидов. На нее, эссенцию эту, подсаживаются круче, чем на герыч[55]. И слезают тяжелее, хотя непосредственно летальных исходов нет, но мрачность по жизни обеспечена.

— Бедная мама, — протянул Рома, и опять Платон не понял, что хотел выразить этот недососок, искреннюю скорбь по вековечной и неутолимой материнской привязанности или тонкий сыновний глум.

— И что, получается, из-за этого рудимента меня миллиардером назначат? — спросил Рома, нахально заглядывая в глаза мистагогу.

— Чудны путы твои, Госсподи, — произнес Платон и возвел руки вперед и вверх, словно обращаясь через окно к мученику-горнисту. — Дают же такое сосалище всяким… всяким обсосам! — чуть не вскричал он, нащупав языком свои десять рядов, уже побитых двенадцатью стоящего перед ним туповатого неофита. — Чтобы стать настоящим сосуном, мало бородавок во рту, нужно и мозг иметь между ушами. Кто меняет таинство на миллиард? Идиоты и полные идиоты. Пробужденный сосун сублимирует мгновенные инстинкты и стремится через многие миллионы прошедших лет разделить таинства СОСа со своими прапредками.

— Ну ладно, ладно, дядь Борь. Конечно, мне не миллиарды нужны, а чтобы к таинствам присосаться, — успокоил старшего товарища неразумный кандидат в олигархи.

— Хорошо, из полного идиота ты, надеюсь, вырос, но на идиота в развитии пока не тянешь. Пробужденный сосунок, не говоря уже о просветленном сосуне, не присасывается абы как, он ищет не вымя, а собратьев, и нынешних, и присных, и так во веки веков. В миллионы веков.

— Ну, это вы хватили, дядь Борь, в миллионы веков, — примирительно произнес Рома-неофит, и Платон не успел, а может, ему и не захотелось одергивать приставленного к нему протеже.

— Нет, не хватил. То, к чему тебе предстоит присасываться, есть, с одной стороны, квинтэссенция[56] миллионнолетних бездн земных, а с другой — ты сам квинтэссенция тех самых бесчисленных веков — ты продолжатель особого направления жизни, ты гельмантиссимус, наследник рода гельмантов. Живой, разумный, современный, ты берешь силы у мертвых, простейших и древних, — но ты и даешь, ты открываешь ворота в настоящее первичным сосунам, ты для них, как это говорили в комсомоле, путевка в жизнь, средоточие надежд, радость воскрешения. Продолжатель традиций. Вершина эволюции самого совершенного вида.

— Ну, Азарыч, недаром о тебе легенды ходят. Червяком обозвал, если не хуже, гельминтом позорным, чтоб им повылазить, а у меня от гордости, как его?.. да, сосало припухло, все двенадцать рядов, — опять с какой-то издевательской амбивалентностью встрял Деримович и картинно выпятил и без того мощную верхнюю губу.

— Вижу-вижу, губа не дура. Теперь понял, как древняя кровь в тебе пробуждается. Ничего, сделаем тебя настоящим сосунком, а там, глядишь, и на мегауровень поднимем, до самого Главсосалища[57]. Извольте, ваше высоство, — произнес Платон с преувеличенным подобострастием.

Рома громко, по-детски рассмеялся и спросил с интонацией пятилетнего ребенка:

— Дядь Борь, а у вас почему при десяти рядах губа не пухнет?

— Да я уже давно, Ромочка, на тонкие эссенции перешел. Лет восемь как сублимирую, — признался Платон и с нескрываемым восхищением посмотрел на готовый к экстренному сосанию орган воспитанника. — Но тебе рано еще сублимировать. Жалко такое сосалище без добычи оставлять, — сказал он и привычно поднес левую руку к глазам. Часов, конечно же, на руке не было, как не было при нем и других привычных вещей. Да, подзабыл он правила. Преодоление зависимости от профанического мира — первое условие слета. Он повертел головой и наткнулся взглядом на тарелку казенного хронометра, висевшую над дверью. Секундная стрелка на нем не ползла, а нервически перепрыгивала от деления к делению. Работают, заключил Платон и, обращаясь к воспитаннику, сказал:

— Пора обедать.

Участники экстренных Овулярий обедали в большой столовой пионерлагеря, построенной в том штукатурно-гипсовом варианте классического стиля, который ошибочно получил название сталинского. Реконструкция здания, предпринятая для проведения Овулярий, сохранила практически все его характерные черты: звездные капители колонн, выстроившихся перед главным входом, гербовый рельеф на фронтоне, высокие двери с полуциркульным завершением. Только внимательный глаз мог бы найти отличие новой эмблематики от старой. На кубических основаниях двух ближайших ко входу колонн наряду с растительно-звездным орнаментом можно было обнаружить простые геометрические петроглифы в виде перечеркнутых треугольников: вершиной вверх на левой колонне и острием вниз — на правой. Такие же треугольники, только не перечеркнутые, имелись и на верхних, подпираемых капителями, кубах. Сам фронтон тоже, казалось, не претерпел изменений — распростертые вверху крылья с колесом посредине и привычный глазу советский герб в крепких руках пролетариев-щитодержцев. Только раньше главную советскую святыню охраняли рабочий с колхозницей, а теперь, после того как детей в лагере сменили олигархи, солнце советов поддерживали тонкие руки двух сидящих на запятках девушек. В девушках было что-то неуловимо египетское: многоярусные ожерелья, тонкие талии, длинные ступни и пышные прически, увенчанными странными уборами: голова той, что слева, несла похожий сбоку на кресло предмет, а на девушку справа водрузили тот самый домик с перевернутой крышей, что красовался на груди Платона.

Пройдя под странной сценой перекатывания тонкими руками комсомольских богинь главного символа СССР, участники Овулярий оказывались перед дверью, справа и слева от которой в нишах стояли фигуры еще двух девушек, только эти были гораздо серьезнее и мощнее. Одна с высоко поднятой головой левой рукой поддерживала срезанный сноп, а правой держала орудие жатвы — кривой, точно юный месяц, серп. Вторая девушка, также задрав подбородок, прижимала к груди книгу, из которой торчало неестественно большое, чуть ли не страусиное перо. При этом стоящему в трех метрах от двери зрителю казалось, что девушки смотрят не вперед и вверх, как следовало бы из общего порыва их фигур, а строго и даже пристрастно оценивают взглядами входящего. На этом декоративные излишества не