Корней Чуковский - Ирина Лукьянова

Третье важное событие, о котором он упоминает в дневнике 27 мая 1957 года, – "я был приглашен правительством вместе с писателями, художниками, композиторами – на банкет под открытым небом. Ездил на правительственную дачу – заповедник – слушал речь Хрущева, длившуюся 4:/г часа". О содержании речи ничего не пишет: затерял, мол, тетрадь и ничего не писал в ней. Содержание между тем не внушало никакого оптимизма.

Литература оставалась подневольной. Надежды, проснувшиеся было с началом «оттепели» и окрепшие с XX съездом, оправдываться не спешили. Ахматова еще годом раньше сказала Лидии Корнеевне: «По-видимому, граница дозволенного очерчена на новой идеологической карте с большой точностью. Охраняется зорко. Но мы ее еще не изучили». Банкет, о котором говорит Чуковский, – это, по-видимому, большой обед, состоявшийся 19 мая. Руководители партии и правительства специально собрали творческую интеллигенцию для того, чтобы объяснить им, как они неправы, вообразив, что теперь можно говорить о наболевшем вслух, – и указать на границы дозволенного.

«К сожалению, среди работников литературы и искусства встречаются такие люди, поборники „свободы творчества“, которые хотят, чтобы мы проходили мимо, не замечали, не давали своей принципиальной оценки и не критиковали подобные произведения, которые в извращенном виде рисуют жизнь советского общества. Этих людей, оказывается, тяготит руководство и искусством со стороны партии и государства. Они выступают против этого руководства иногда прямо, а чаще всего прикрывают эти свои настроения и желания разговорами об излишней опеке, о сковывании инициативы и т. п.», – говорил Хрущев. Нападал на «Литературную Москву»: в ней, мол, опубликованы «порочные в идейном отношении произведения и статьи», и бранил Маргариту Алигер за поддержку альманаха. Официальный текст речи этого не содержит, но очевидцы (например, Владимир Тендряков) вспоминали, что вождь назвал поэтессу, лауреата Сталинской премии, «идеологическим диверсантом» и «отрыжкой капиталистического Запада». Зато вождь защищал тех, кого прозвали «лакировщиками»: «Люди, не участвовавшие активно в борьбе за наше дело… придумали и пустили в обиход такое бранное словечко, как „лакировщик“, наклеивая этот ярлык на каждого, кто правдиво писал о нашей действительности, о созидательном труде народа и его великих победах, кто создавал положительные образы советских людей в произведениях литературы и искусства». Все содержание речи крутилось вокруг старых-престарых положений: народность, партийное руководство, социалистический реализм, коммунистическое воспитание трудящихся, «положительное, новое и прогрессивное в жизни и составляет главное в бурно развивающейся действительности социалистического общества», и очернять не позволим. Твардовский после этой встречи сказал, что произошло «рассеяние последних иллюзий».

Чуковский, однако, литературным процессом занят очень мало. Он вообще предпочитает стоять от него несколько в стороне – а сейчас и вовсе всецело занят другим. Он строит библиотеку. И его дневники в это лето (а строительству библиотеки посвящена отдельная тетрадь) сплошь полны возмущенных записей, проклинающих бюрократов, и строителей, и рабочих, и Литфонд, ничем не желающий «помочь писателю, который уже третий год ведет активную просветительскую работу среди детей рабочих и колхозников». «Более того, – сердится Чуковский, – Литфонд не только не дает кирпичей, но и намерен запретить строительство библиотеки, ибо „арендатор не имеет права строить что бы то ни было на арендуемой земле“».

Вот что его сейчас заботит: волокита, хождение по инстанциям, разрешение райисполкома, разрешение Литфонда, грузчики, бухгалтеры, взяточники, плохие доски… «Это, конечно, верно; по сравнению с немецкими и финскими домиками наш домик позорно сучковат, кое-какист, сработан с полным неуважением к делу, хамски и наплевательски, – гласит одна из дневниковых записей, сделанных уже после того, как домик был найден, куплен и привезен на участок. – Но ведь для того, чтобы не было в России таких бесстыжих и бесчестных работников, я и строю свою библиотеку».

В дневник вложена жалоба на Литфонд: пока он не дает разрешения на строительство, разобранный домик, купленный на личные деньги Чуковского, мокнет под дождем, а у библиотеки, которая уже два года работает у К. И. дома и обслуживает по 40–50 детей в день, по-прежнему нет пристанища. Писатели обещают хлопотать, помогает заведующая гороно Кунцева – но Литфонд безмолвствует! Июль кончился, на дворе уже август, уже собирается костер «Прощай, лето!» – а библиотеки нет. 22 августа Макс Поляновский впервые рассказал о кострах Чуковского в «Литературной газете», вспомнив славную традицию детских праздников в Ясной Поляне и рождественских елок, которые устраивал Горький, – и упомянул о детской библиотеке, которую Чуковский устроил в одной из комнат своего дома. Чуковский написал в газету письмо «с просьбой не печатать этюдов о моей личной жизни. Особенно не нужно о библиотеке. Скажут – устроил для саморекламы».

На праздник пришло 400 детей, выступали Барто, Михалков, Кассиль, приехал индийский посол с семьей. Выступали семилетний Костя Райкин и его отец, Аркадий Райкин, и фокусники, и кончилось это действо тем, что девочка преподнесла Чуковскому белого голубя – и голубь был выпущен в небо.

Отступим в сторону: белый голубь тут совсем не случаен. Советский Союз не только активно вооружается межконтинентальными ракетами, атомными подлодками, новыми торпедами и боевыми самолетами, но и борется за мир, выдвигая все новые и новые инициативы по разоружению. Летом 1957 года вся Москва бушевала счастьем: в страну пришел Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Всемирная любовь переполняет газеты. В «Литературке» опубликована небольшая заметочка Чуковского о фестивальных встречах под названием «Литература сближает»: он рассказывает, как беседовал с индийскими друзьями о Бхагавадгите, а с болгарскими писателями о Чехове; как бенгальский поэт читал стихи на своем непонятном языке; как молодой англичанин подарил ему опубликованную в Лондоне книгу о русской поэзии; как из разговоров с французскими, португальскими, бельгийскими авторами Чуковский вынес убеждение, что недостаточно знает современную поэзию их стран… В конце автор выражал сожаление, что ему не довелось встретиться с китайцами (китайцы здесь тоже не случайны: эпоха великой дружбы еще не закончилась).

Софронов в одном из следующих номеров «ЛГ» рассказывал, как советские писатели повезли иностранных собратьев по ремеслу кататься на пароходе, – и упоминает среди присутствующих Чуковского.

Праздник. Счастье. Свобода.

После долгих лет политической и культурной изоляции у советских граждан появилась возможность общаться с другими народами, встречаться и разговаривать с иностранцами, не опасаясь ареста. Мир снова открыт. К Чуковскому стали приезжать гости из-за границы: сын Леонида Андреева Вадим, английский литературовед Исайя Берлин, постаревший футурист Давид Бурлюк, который по возвращении в Нью-Йорк написал в газете о своем посещении переделкинских писателей полную чепуху… Потекли новости о старых друзьях и знакомых, о которых он не слышал несколько десятилетий: что пишет сейчас Ремизов… что делает Юрий Анненков…

Немаловажно: в этом году Лидия Корнеевна получила справку о реабилитации Мити Бронштейна.