Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева

золоченой рамке. Каменный пол был чисто вымыт. На столе, на вязаной скатерти, стояла зеленая ваза с бумажными цветами.

— Розина, — позвал Таубе.

— Кто там? — крикнул женский голос.

— Я, барон Таубе, — быстро, по привычке ответил он и покраснел от стыда. Так комично прозвучало слово «барон» в этой нищенской комнате, так комично определяло оно гостя, влюбленного в деревенскую проститутку.

За дверью послышалась возня, скрипнула кровать, и мужской голос тихо и недовольно сказал:

— Он может подождать.

Но женский голос перебил его:

— Нет-нет. Уходи.

— Но ведь я дал тебе десять франков.

— Приходи вечером. А сейчас пусти меня. Пусти же.

Кровь громко застучала в ушах, мешая слушать голоса за дверью. Таубе сжал кулаки.

— Розина! — крикнул он.

Дверь сейчас же отворилась, и в комнату вбежала Розина. Ее ситцевое платье было расстегнуто на груди, туфли надеты на босу ногу. Темные волосы падали ей на плечи, она держала шпильки во рту и смущенно улыбалась.

— Здравствуй, — шепеляво сказала она. Шпильки мешали ей говорить. — Как мило, что ты пришел.

И, подняв смуглые руки, стала быстро прикалывать волосы на затылке.

— Что же ты молчишь?

Она взглянула на него сбоку с тем вульгарным, лукавым и детским кокетством, которое так очаровывало его.

— Ты сердишься? Отчего ты опять сердишься?

— Розина… — начал он.

Но она уже знала, чтó он скажет.

— Ах, не упрекай меня. — Лицо ее стало капризным и обиженным. — Разве я не пришла сейчас же! Разве я не прогнала того?

Как будто в подтверждение ее слов, через сад быстро прошел почтальон.

Розина, как кошка, потерлась головой о плечо Таубе:

— Видишь? Ты должен меня похвалить, а не сердиться.

Она застегнула платье на груди и дотронулась до шеи:

— Моя ленточка. Я забыла завязать ленточку.

Он взял ее за руку:

— Оставь. Мне надо поговорить с тобой.

Но она вырвалась и убежала:

— Нет-нет. Я хочу тебе нравиться. Я сейчас.

Он остался один, чувствуя, что все мучения, все унижения, которые он перенес, были ничем по сравнению с тем, что ему еще предстояло перенести.

— «Жизнь начинается завтра», — насмешливо прошептал он название когда-то прочитанного романа. — Да-да, только начинается.

И ему показалось, что он видит черную и гладкую стену перед собой. Ни взобраться на нее, ни пройти через нее нельзя. Об нее можно только разбить голову.

Розина вернулась с красной ленточкой, по-кошачьи повязанной на шее. Губы ее были намазаны, глаза подведены. Он вдохнул приторно-сладкий запах ее духов.

— Хорошо так? — Она улыбнулась. — Это для тебя. Ты ведь понимаешь, чтó красиво. Для них не стоит стараться.

Он взял ее за руку.

— Розина, — сказал он. — Неужели ты не можешь не принимать их? Быть только со мной?

Она опустила подведенные ресницы:

— Я не могу.

— Но ведь ты обещала мне.

— Я обещала только так, для виду, чтобы ты перестал дуться. Нет, я не могу.

— Но почему? Я дам тебе много денег.

Она покачала головой:

— Они все вместе дадут мне больше.

— Нет. Я буду давать тебе четыреста франков в месяц.

— Четыреста франков?

Это была огромная сумма, и Розина задумалась, сдвинув брови.

— И все-таки я не могу. Я не могу не принимать их. Они обидятся, они рассердятся. — Она снова покачала головой. — Нет, даже за четыреста франков я не могу.

— Но чего же тебе бояться? Я защищу тебя.

Она гордо выпрямилась:

— Я не нуждаюсь в защите. И вы чужой, а они свои, я выросла среди них. Они всегда были добры ко мне. Я не могу их так обидеть.

— Что же тогда делать?

— Ничего сделать нельзя. Все так и будет продолжаться, пока я не состарюсь и не подурнею. Но это еще очень далеко, и к тому времени у меня будет много денег. Ведь я откладываю.

Таубе снова увидел черную гладкую стену. Только разбить голову.

— Значит, все так и будет продолжаться?

— Да, так и будет. Пока я не состарюсь, или умру, или, — она неожиданно рассмеялась веселым, визгливым смехом, — или если кто-нибудь захочет жениться на мне.

— Жениться на тебе? — повторил он.

— Ну да, да. А почему бы и нет? — Она дрожала от смеха, даже красная ленточка запрыгала на ее шее. — Вдруг кто-нибудь захочет жениться на мне. Тогда я отвешу всем низкий поклон: устраивайтесь как хотите. Прощайте и больше не рассчитывайте на меня.

Таубе порывисто вздохнул.

И вдруг перед его глазами в черной гладкой стене показалась светлая щель. Совсем узкая. В нее нельзя было пролезть. Но все-таки это щель.

— Розина, — сказал он хрипло. — Розина, хочешь быть моей женой?

Она забила в ладоши:

— Хочу ли я? Конечно хочу. Кто же не хочет быть баронессой?

Она поднялась на носки, закинула голову назад — и высокомерно раздула ноздри.

— Баронесса Таубе, — крикнула она, захлебываясь от смеха.

Он взял ее за плечо. Он был очень бледен.

— Нет, я серьезно спрашиваю тебя. Хочешь быть моей женой?

Она взглянула ему в глаза и вдруг тоже побледнела.

— Серьезно? — почти с испугом прошептала она.

Он кивнул:

— Да.

— Вашей женой? Вы хотите, чтобы я стала вашей женой?

Ее бледное лицо вдруг отяжелело. Молодость, лукавство и прелесть исчезли с него; сквозь тонкие черты Розины проступило чье-то грубое, простое и честное лицо. Лицо матери или бабушки Розины. Лицо нормандской крестьянки.

— Я буду вам верной женой, — сказала Розина огрубевшим от волнения голосом, так, как, должно быть, говорили и мать ее, и бабушка. Она подняла руку перед распятием. — Клянусь Спасителем, я буду вам верной женой.

III

Почтальон вышел на площадь, сел на свой велосипед и уехал.

Покупательница разочарованно отвернулась от окна:

— Видите, уехал. А вы говорили.

Mademoiselle Марьяж поймала ее за угол платка:

— Подождите. Он уехал, но неизвестно еще, что там.

И она дрожащим пальцем показала на дом Розины.

Покупательница пожала плечами:

— Неизвестно? Очень даже известно. Отпустите мне сахар. Мне некогда в окна глядеть.

Покупательница заторопилась, как будто стыдясь своего любопытства:

— Меня ждут мои дети и мой муж.

Это уже была шпилька mademoiselle Марьяж. У mademoiselle Марьяж не было ни детей, ни мужа. Она могла глядеть в окна.

Но mademoiselle Марьяж не обиделась, она даже не слышала слов покупательницы.

— Возьмите сахар на полке справа в углу, — сказала она, не отрываясь от окна.

Покупательница положила деньги на прилавок.

— До свидания. А все-таки вы напрасно уходите. Я вам говорю…

Ключ щелкнул в замке, звонок громко задребезжал и умолк.

Mademoiselle Марьяж осталась одна. Она ближе придвинулась к окну и стала ждать.

Все было тихо в белом домике. Но она