Открытие себя - Владимир Савченко

Он, похоже, угадал мое состояние:

– Вы только не пугайтесь. Да, я действительно состою, не буду от вас скрывать, уже десятый год на учете – с тех, собственно, пор, как эти трое вернулись из экспедиции в невменяемом состоянии и пытались проходить друг сквозь друга, а я своими экспериментами подтвердил, что они правы… Я-то еще ничего, раз в месяц на осмотр к районному психиатру, а те-то – в стационаре. Их лечат! Как будто они могут вылечить! Как будто от этого, от нового понимания мира, надо лечить! Ничего, ничего, молчание…

Он снова впал в задумчивость с жестикуляцией и гримасами. Спохватился, взглянул на меня:

– Ну хорошо-с, про «фантомные миры» вы не знаете, в гуманоидов непарнокопытных пластинчатых не верите, во вселенский синхронизм и резонансы тем паче… Так ведь или нет? – В его интонациях была страстная надежда, что я все-таки сознаюсь, что верю; но я молчал. – Но вот в изречение Нилика: «Перед нами безумная теория. Весь вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть правильной?» – в него вы верите?

– Нилика?..

– Ах, ну, Нильса Бора! Мы их так между собой именуем: Нилик, Беня, Фредди… Так как?

– Я слышал это изречение, – сказал я.

– Вот видите, – напористо вел подсевший. – Но разве из того, что истинная теория должна выглядеть среди нынешних физических представлений совершенно безумной, не следует, что сами-то представления эти, верования теоретические – как раз они-то и безумны, идиотичны в своей тяжеловесной логичности! Что, а разве нет? Это же как прямая и обратная теоремы. А они меня на учет, лечить… ничего, ничего, молчание! – Он снова помолчал и снова спохватился: – Что ж, раз об этом не пишут в газетах, давайте-ка я расскажу вам все сам.

– Я рос очень смышленым мальчишкой. В двенадцать лет я овладел радиотехникой, а в четырнадцать был отменным телелюбителем. Не любителем балдеть перед телеэкраном, боже упаси! – а в благородном, ныне исчезнувшем смысле: любителем сделать больше, чем вложено, к примеру, в серийные телеприемники. Усовершенствованные мною, они ловили передачи в рассеянных УКВ – то есть не только от ближайшего ретранслятора, а множество «диких». Это непростое дело, уверяю вас. Само собой, изображения на экране я мог голографировать – и не только в декартовых координатах, но и в спиральных, косоугольных… У меня были два приятеля-помощника, и нас страшно веселило, когда удавалось этими способами измордовать классическую трагедию так, что получалась клоунада, фарс. Здоровое мальчишеское отношение к драмам – что, разве нет?

Но главная цель была, конечно, выудить из эфира самые «дикие» передачи, не доступные никому. Вот тогда меня и осенило насчет радиотелескопа, который соорудили поблизости. У вас он не Салгирский, да, вероятно, не там и не такой… но важно не это, а иное. Что? Ну как же, сравните телевизорную антенну у себя на крыше и решетку километр на полтора: ведь чувствительность-то у нее – черт побери! Такая выудит и рассеянное на ионизированных слоях атмосферы, от телестанций, которые далеко-далеко за горизонтом.

Труднее всего нам было достать бунт ВЧ-кабеля да тайком прокопать канавку для него под ограждением. Как же, разумеется: «Запретная зона, вход воспрещен!» – о ретрограды!.. Но на то мы и мальчишки, чтобы проникать куда не следует и делать то, что не разрешают, а интересно.

А потом ловили, упивались – и передачами, которые детям нельзя смотреть, и всякими специальными, какие и обычным взрослым нельзя. Часто не понимали язык и что показывают – зато жизнь была полна, мы ходили таинственно-гордые.

Особенно одна ежевечерняя передача увлекла нас, мы ее сначала приняли за многосерийный телефильм из жизни чертей в неканонической интерпретации.

Почему? Во-первых, местность показывали все время такую, что лучше, чем фразой «Черт ногу сломит», ее и не определишь: утесы, обрывы, пропасти, громады валунов, между которыми бьют дымящиеся гейзеры, спиральные блестящие стволы с ветвями-пружинами и побегами-пружинками… ничего прямого, ровного, плоского.

Во-вторых, персонажи, существа эти трехногие: одна нога толчковая, на ней они подпрыгивали и переносились, по две опорные – ими они упирались о камни, удерживались на новом месте в вертикальном положении. И морды у всех были симпатичные, как у молодых козлов, только без рожек; тела покрыты красивыми пластинками на манер крупной чешуи – пластинки эти то топорщились, то опускались с кастаньетным треском – да не все сразу, а этакими волнами от загривка до бедер. Да еще к тому же преобладали отчаянные любители духовой музыки: сверкающее обилие труб, похожих у кого на горн, у кого на тромбон, у кого на бас, на саксофон… а то и вовсе ни на что не похожих. Существа выдували бодрую музыку, солировали даже в прыжках, да еще для ритма подыгрывали своими пластинками… Словом, умереть и не встать; мы как увидели их, так сразу почувствовали себя хорошо.

Мы втроем просиживали вечера перед экраном, наперегонки старались ухватить сюжет хоть в общих чертах: кто наш, кто отрицательный, кто с кем поженится, кого поймают… Но что-то не получалось. Слишком много персонажей, сцен, каждый раз появлялись новые – не разберешь.

Незнакомец помолчал, потом повернул ко мне свое треугольное – широкий лоб, впалые щеки – лицо, антрацитово сверкнул глазами:

– Но самое-то, черт побери, дорогой собеседник, состояло в том, что передачи-то эти запаздывали! Шла осень, сумерки наступали раньше, и раньше мы собирались у телика, держали и подгоняли настройку – а передачи с «чертями» начинались все позже. Примерно на четыре минуты каждый день.

…И тогда я, смышленый мальчик, вспомнил, что радиотелескоп суть телескоп, а не просто антенна, он в небо смотрит… И понял: четыре минуты – это время суточного отставания «неподвижного» неба от нашей вращающейся планеты.

Словом, понял я, что передачку-то мы ловили из той области звездного неба, куда вечерами ориентирован Салгирский телескоп, – из созвездия Возничего. И не персонажей мы видели, не артистов-исполнителей – этих трехногих, в перламутровой чешуе любителей духовой музыки, – а натуральных жителей тех инозвездных мест!

С этим мальчишеским открытием в мальчишеском восторге я помчался к радиоастрономам, хозяевам радиотелескопа: вот, мол, что мы сделали и что наблюдаем, не хотите ли присоединиться, проверить, восхититься и нас похвалить?! О наивный глупец! – Он наклонился так, что длинные волосы свесились перед лицом, схватил себя за голову, некоторое время раскачивался, потом распрямился. – Но ничего, ничего, молчание!

– Я пропущу ряд животрепетных подробностей: от того, как топал на меня ногами академик, шеф радиотелескопа, кричал, что мы создали помехи, из-за которых все их результаты насмарку (а если здраво помыслить: что те их копеечные результатики против моего открытия?.. – но ведь, простите, свои!), что я несу вздор, фантастики начитался; как обрезали и смотали наш ВЧ-кабель и велели благодарить, что не забирают телевизор… ну-с, и вплоть до обзора времен, в которые эта истина долго и трудно продиралась сквозь дебри «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».