Мелодия во мне - Элисон Винн Скотч

– Вас будут наблюдать лучшие специалисты Нью-Йорка, – заверяет меня на прощание доктор Мэчт. – Да вам и самой, наверное, не терпится поскорее окунуться в свою прежнюю жизнь.

– Не терпится! – согласно киваю я, хотя на самом деле мне ни капельки не хочется никуда окунаться! Да и зачем? Правда, мы с Рори уже договорились о том, что я снова приступлю к своим обязанностям в галерее. Поначалу, конечно, неполный рабочий день, какие-то разовые поручения и прочие мелочи, пока не окрепну полностью. До заключения окончательного семейного перемирия Питер будет спать отдельно, на диване. Сам предложил, сказал, так будет лучше, пока я окончательно не прощу его. Именно так и сказал! Наверняка это мама с ним поработала, детально обсудив и с зятем тоже свою излюбленную тему всепрощения.

Вот и сейчас она бестолково суетится вокруг меня. Трещит без умолку. Несет какую-то чепуху о старом-престаром анимационном фильме про Хитрого Койота, который я смотрела когда-то рано-рано утром, потому что, дескать, не могла заснуть. Господи! – думаю я. Сделай так, чтобы она наконец замолчала! Но я лишь молча кусаю губы. И даже стараюсь изобразить благодарственную улыбку на лице. Вокруг столько других поводов и причин для раздражения. Пожалуй, из этого списка можно исключить маму, пусть и изрядно донимающую меня своей неуемной заботой. Вот она начинает что-то тихонько напевать себе под нос, бесцельно слоняясь по комнате. Делает вид, что не замечает того, что запела. Но тут неожиданно для себя самой я присоединяюсь к ней.

– О! – восклицает мама, поднимает голову, бросает взгляд в мою сторону, потом подбегает и крепко сжимает меня в своих объятиях. – Мы с тобой всегда пели на два голоса. Каждый день, пока ты была маленькой.

Напрасно она кружит по комнате как заведенная. Вещей ведь совсем немного, и паковать особо нечего. Зато целая кипа медицинских бумаг: рекомендации, снимки, бланки, результаты анализов и обследований, кардиограммы и прочее, и прочее. Но вот начинается процедура прощания. Мне нужно многим сказать «спасибо» и «до свидания». Что я и проделываю от чистого сердца, хотя и со смешанными эмоциями. В больничной палате мне было спокойно и уютно. Все предсказуемо, все понятно. Чувствую, как комок застревает в горле. Мне до слез не хочется уезжать из госпиталя. Но я старательно прячу свое грустное настроение за напускным весельем.

Авиакомпания организовала для меня частный перелет. Роскошь, конечно. Но приятно и даже доставляет удовольствие. Во всяком случае, заставляет хоть немного забыть о том ужасе, который пришлось пережить, когда я последний раз взлетала в небо и падала потом оттуда на землю. Впрочем, я ведь все равно ничего не помню, а потому и все пережитые ужасы кажутся совсем нестрашными и даже немного киношными. Стюардесса, обслуживающая рейс, – сама предусмотрительность. Стоит моему стакану опустеть, как она тут же незаметно возникает рядом и снова наполняет его водой или соком. Второй пилот подходит, чтобы лично поприветствовать нас, представляется, гарантирует, что сюрпризов не будет. Я чувствую, как мама буквально впивается в мое запястье. Это ее так доктор Мэчт напугал. Сказал, что возвращение домой самолетом может спровоцировать у меня некие посттравматические симптомы. Вполне возможно, в моей памяти даже всплывут отдельные фрагменты той фантасмагории, которую мне довелось пережить. Но вот я удобно устраиваюсь в кресле, откидываюсь на спинку, закрываю глаза, втыкаю наушники и включаю музыку. Звучит приятная мелодия, она даже немного перекрывает шум двигателей. И что? Да ничего в моей памяти не всплывает! Абсолютно ничего… Я делаю попытку реконструировать мой разговор с соседом на борту того злополучного самолета. Помнится, Андерсон успел сообщить мне, что уже принял на грудь изрядную порцию водки с тоником. Интересно, о чем мы с ним говорили? Может быть, я рассказала ему, что мой брак распался и вся моя семейная жизнь покатилась к чертям собачьим? Маловероятно. Ничего не могу вспомнить. И только когда в ушах звучит знакомый хит, ребята из рок-группы Guns N’ Roses с надрывом кричат, почти истошно вопят: «У нее такая улыбка, что мне кажется, будто я снова возвращаюсь в детство», что-то в моей душе отдается до боли знакомым, но неясным, расплывчатым, словно дальние раскаты грома.

Что это? Страх? Ужас? Но что-то такое, что не связано напрямую с авиакатастрофой. Что-то из той, прежней жизни… Но что именно, вспомнить не могу. Чувствую, как меня обдает горячей волной до самой шеи, по коже бегут мурашки, и она моментально покрывается пупырышками. Мне даже кажется, что еще немного, и меня вырвет. Я снимаю наушники, низко опускаю голову, почти до пояса, до ноющей боли в ребрах, и делаю глубокий вдох.

Дыши! Дыши!

Питер испуганно откладывает в сторону какое-то иллюстрированное спортивное издание и вопрошающе смотрит на меня. Мне плохо? Нужна помощь? Но я слишком погружена в собственные мысли, так сильно хочется вспомнить что-то конкретное, отыскать ту волшебную нить, уцепившись за которую я смогу размотать весь клубок своих воспоминаний, а потому я не реагирую на его вопросительные взгляды.

Но вот турбулентность проходит, а вместе с ним исчезают и позывы на рвоту.

– Вспомнила? – коротко интересуется у меня Питер.

– Почти! – отвечаю я, и это чистая правда. Потому что мне действительно кажется, что я что-то такое вспомнила. – На эмоциональном уровне, конечно. Скорее сработало мое подсознание.

– И это только начало! – говорит он и нежно сжимает мою руку.

Я распрямляюсь и отвечаю на его пожатие. А у него сильное рукопожатие. У моего мужа. И сам он сильный. Не идеальный, конечно, но все же… Джинджер! Но все равно рукопожатие сильное. Нечто вроде безопасной гавани в штормящем море. Получается, что мама в чем-то права. Чтобы вспомнить собственное прошлое и найти в нем что-то стоящее, придется перелопатить кучи грязи и навоза, научиться держать удар и… И даже освоить технику рукопашного боя. Но при этом надо уметь вовремя вскидывать руки вверх! Что ж, кое-чему я уже научилась. Например, вскинуть руки вверх, хотя мой внутренний голос постоянно нашептывает мне: «Какой-то он чересчур мясистый. Да и предательство его… тоже не пустяк какой-то», и потому настоятельно советует продолжать бороться.

Андерсон встречает нас прямо на взлетном поле. Офицер полиции ведет нас к выходу окольными путями, старательно оберегая от толчеи, обычно царящей в аэропортах. Да еще и пристального внимания толпы и прессы. Мы шагаем какими-то бесконечными закоулками и плохо освещенными коридорами. К счастью для себя, я не иду, а еду в инвалидной коляске. Прислушалась к совету доктора Мэчта не слишком усердствовать над своей физической формой и беречь собственное тело. «Оно само скажет вам, – заметил он философическим тоном, – когда придет пора снова начать эксплуатировать его по полной программе».

– А прессы здесь сегодня собралось немерено! В разы больше, чем тогда, когда встречали меня! – сообщает мне Андерсон, и озорная улыбка озаряет его красивое лицо. Ничего не скажешь. Настоящая кинозвезда! – Но я сделал над собой колоссальное усилие и уже почти не ревную вас к вашей популярности. – Он разражается жизнерадостным смехом. Чувствуется, что парень уже полностью восстановился, пришел в норму за те несколько недель, что мы не виделись. – Правда, мой эгоцентризм… Я так и не смог излечиться от него полностью, несмотря на все курсы реабилитации.