Сексуальная жизнь Катрин М. - Катрин Милле

Дверца джипа служит импровизированной ширмой, впрочем, совершенно бесполезной, ведь мы удостоверились, что рядом с единственным домом в округе нет машины, и это значит, что его обитатели в отъезде. Возможно, из-за двух часов, проведенных среди постоянных нападок местной флоры и фауны, но скорее всего из-за внезапно завладевшей мной навязчивой мысли о том, что, с большой степенью вероятности, Жак под прикрытием этой самой дверцы, и, может быть, совсем недавно, щупал совсем чужие задницы, мое влагалище отказывается функционировать должным образом. В таких печальных случаях я обычно прибегаю к помощи пальца, украдкой смоченного слюной, для того чтобы приоткрыть губы и позволить головке нащупать путь, и — после небольшого сопротивления — секреторная механика неминуемо начинает работать, и вскоре члену не составляет никакого труда с чавканьем погрузиться в хлюпающие бездны. Возможно, я поставила ногу на подножку, но это скорее всего с единственной целью облегчить вскрытие влагалища, так как, если я повернута к партнеру спиной, ничто не доставляет мне большего наслаждения, как нанизываться спазматическими движениями на его член, а для этого необходимо соблюсти два императивных условия: хорошо прогибаться в талии и стоять на плотно сдвинутых ногах. Чем активнее я работаю задницей, тем сильнее становится ощущение, что она живет собственной жизнью и превращается в моем сознании в некое подобие головы, в том смысле, что мы охотно приписываем голове свойства автономности, по той причине, что голова — фокус перцепции и храм независимо движущейся мысли. Именно в тот момент, когда я особенно активно насаживалась на Жаков фаллос, словно желая прицепить его ко мне навечно, а заодно и весь пейзаж за спиной, я на мгновение поймала свое отражение в зеркальце заднего вида. Во всех случаях, когда мне приходится видеть себя во время сексуального акта, перед моими глазами предстают лишенные какого бы то ни было выражения черты. Я не сомневаюсь, что моему лицу, как и всякому на свете, случается в такие минуты быть искаженным той или иной гримасой, однако всякий раз, когда в зеркале или стекле на секунду мелькает отблеск моей физиономии, я вижу перед собой образ, неизмеримо далекий от картинки, нарисованной воображением. На меня глядит мутный, обращенный в глубь себя взгляд — таким он мог бы быть, будучи направлен в некое беспредельное пространство, в котором не за что зацепиться, не во что упереться, но которое он настойчиво продолжает вновь и вновь обшаривать в неутомимом поиске реперных точек.

Совокупление на пленэре прочно вошло в круг наших привычек с самого начала моего знакомства с Жаком. К примеру, ни одно посещение его бабушки, обитавшей в ничем не примечательном городке в Бос, не обходилось без обязательных остановок по дороге. «2CV» оставалась дожидаться на обочине, мы перелезали через придорожную изгородь и, оказавшись в плавно уходящем краями к линии горизонта поле, бросались в траву. Я страшно боялась всяческих полевых букашек и клала себе под голову куртку, яростно брыкаясь, пытаясь избавиться от узких джинсов, в то время как Жак подкладывал мне под ягодицы свою рубашку. Будучи лишена в отрочестве простых радостей деревенской жизни, я упивалась бесхитростными объятиями полураздетых тел и незнакомыми доселе ощущениями: оголенные ноги и ягодицы отделялись от торса, жили другой жизнью, имели отличную температуру. Со своей стороны, Жак отчаянно сражался с путами трусов и ремня. Я испытывала детскую радость от возможности безнаказанно получать наслаждение, исходящее от заголенных частей тела, будучи в то же время частично одетой и вследствие этого как бы защищенной железным алиби.

Теперь несколько недель в году мы регулярно проводим в весьма пересеченном средиземноморском ландшафте, в котором, однако, непросто отыскать укромное местечко, где к тому же можно было бы прилечь с той или иной степенью комфорта: невысокие виноградники и выжженные известковые почвы делают такой поиск бессмысленным. Там днем с огнем не отыщешь пучка травы, не говоря уж о деревьях, так что мне нередко приходилось упираться в проржавевший остов автомобиля или в шершавую стену заброшенной часовенки, в которых, как правило, что-то постоянно гнило и откуда доносились ужасные запахи, заставлявшие меня только сильнее отклячивать задницу.

Раньше мы нередко ходили по дороге, поднимающейся к новым виноградникам, высаженным в измельченную в пыль горную породу белого цвета. Впрочем, с тех пор как мы перестали по ней ходить, дорога порядочно захирела. По мере наших прогулок мы эмпирическим путем определили несколько наиболее удобных точек. Примерно посередине пути, прежде чем из довольно ровного уезженного тракта превратиться в горную тропу, наша дорога образовывала что-то вроде плато, покрытого песком, среди которого возвышались выходы горной породы округлой формы. Здесь можно было дать волю воображению и превратить плато в грязную тропическую реку, а торчащие валуны — в спины плещущихся в воде гиппопотамов. Я, правда, никогда не могла удержаться и не вообразить также бултыхающихся в реке помятых бидонов и разбитых ящиков. На этих гладких камнях я имела возможность лечь, не опасаясь пораниться, а Жак, опираясь на руки и образуя надо мной что-то вроде портика, был в состоянии немного поработать членом. Однако в таком положении ему не удавалось проникнуть достаточно глубоко, и, как правило, мне приходилось разворачиваться, вставать на камне, как на пьедестале, раком и импровизировать эдакую римскую волчицу, ждущую оплодотворения избранным жрецом.

Поднимаясь выше, дорога делала резкий поворот, и тогда с одной стороны открывалась канава, служащая помойкой, таинственное обновление содержания которой мы с недоверчивым удивлением констатировали почти каждый раз (скелет комбайна, циклопическая башка стиральной машины и т. п.), а с другой стороны стеной возвышалась скала. Несмотря на то что солнце здесь жгло нещадно и, отражаясь от светлых камней, слепило глаза, мы выбрали это место в качестве обязательной стоянки в первую очередь потому, что я могла без опаски опереться о гладкую стену, а также потому — почему бы и нет, — что мы испытывали подсознательную потребность почувствовать, как наши тела отрываются от окружающего нагромождения хаоса. Ни травы, ни листьев, которые можно было бы использовать в качестве салфеток, в округе не было, и мы не всегда выказывали достаточную предусмотрительность для того, чтобы захватить с собой средства гигиены, и поэтому мне часто приходилось замирать на несколько минут, упершись носом в камни и раздвинув ноги, наблюдая, как из влагалища лениво вытекает вязкая струйка светлой спермы, лужицей растекаясь по почти таким же белым камням. Вскарабкавшись на плато, дорога заканчивалась в небольшой рощице, где среди остатков чьих-то пикников мелькали даже пучки сухой травы. Несомненно, что там, под сенью деревьев, мы бы нашли и долгожданную прохладу, и, возможно, немного больше комфорта, но мы останавливались там крайне редко, по той причине, что, прежде чем туда попасть, дело чаще всего бывало уже сделано. Жак не выдерживал дразнящего движения бедер и качающихся у него перед носом ягодиц, едва прикрытых тканью юбки или шорт, а я, со своей стороны, во время нашего восхождения не могла думать ни о чем другом, как только о его взгляде, прикованном к моей заднице, и мне не было нужды подготавливать влагалище, которое, словно голодный птенец, жадно раскрывало губы, требуя немедленного заполнения.