Нарушенная клятва - Кэтрин Куксон

Прежде чем заговорить, он долго рассматривал ее не мигая, а потом произнес, — не приветствие, не слова утешения, — он сказал просто:

— Всем нам когда-нибудь придется умереть, а старик, что ни говори, хорошо пожил.

От этих слов, таких бесчувственных, таких неуместных, в душе Тилли взметнулась волна гнева, и она едва сдержалась, чтобы не наброситься на него и не выгнать прочь. А вот Джон, напротив, явил собой воплощение доброты и учтивости, и его запинающиеся слова пролились бальзамом на ее душу:

— Мне б…будет не хватать его, Тр…Тр…Троттер, но н…не так, как т…тебе. И он о…о…очень любил тебя.

Она не ответила Джону; она не разжала губ, пока братья находились в комнате. И даже когда четверо мужчин подняли и стали выносить гроб, она не проронила ни слова, и вообще ничем не выказала волнения, ибо слезы, пролитые в присутствии мистера Мэтью — она чувствовала это — наверняка отозвались бы каким-нибудь его насмешливым или саркастическим замечанием.

Теперь Тилли хорошо понимала, почему Бидди так трудно ладить со своим новым хозяином. Да разве не было с ним трудно всегда, с самого начала? А Бидди еще надеялась, что она, Тилли, сможет вернуться в Мэнор… Да никогда! Никогда, пока он хозяйничает там.

Тилли подошла к столу. Бидди, накрыв его белой скатертью, расставляла чайные приборы.

— Давай-ка выпьем по чашке чая, девуля, — сказала она, — да и перекусим заодно. Сюда никто не вернется. Парни отправятся прямо на кухню — Кэти соберет для них на стол. Да и мне к тому времени надо бы быть там — дел много. Садись, перестань трудить ноги. Все кончилось.

Какое-то время женщины молча сидели за столом. Потом Бидди тихо спросила:

— Что ты собираешься делать, девуля? Останешься тут?

— Да, Бидди. Все равно я ничем не смогу заниматься, пока он не подрастет. — Тилли обернулась и взглянула на сына. Он заулыбался в ответ на ее взгляд и довольно загукал. — Конечно, если меня никто не тронет, — добавила она.

— Нет, тебя никто не тронет. Уж чего-чего, а этого, думаю он терпеть не станет. А не он, так мистер Джон. Если кто-нибудь из деревни попробует досаждать тебе, этот парень так отделает их плеткой, что неповадно будет.

— Пока в деревне живет хоть один из Макгратов, у меня не будет покоя, Бидди.

— Ну, их осталось раз-два, и обчелся: только старуха да ее сын.

— И его дети.

— Ах да-да, и его дети. Малые-то иногда бывают похлеще взрослых. Но все равно не стоит тревожиться.

Воцарилось молчание, немного погодя Бидди осторожно спросила:

— А что ты скажешь, если он возьмет да и попросит тебя вернуться?

— Он не попросит, и я не вернусь, — холодно ответила Тилли. — Так что не рассчитывай на это, Бидди.

— Да, ты права, девуля: и он не попросит, и ты не вернешься. Но как бы то ни было, теперь это твой собственный дом, и у тебя есть собственные средства. А если ты избавишься от кое-каких книг, тут вообще будет замечательно.

Тилли кивнула:

— Я постараюсь, чтобы тут было замечательно, но от книг избавляться не собираюсь. Я перенесу их на чердак.

— А ведь он так и не забрал те полсотни, что ему завещал хозяин.

— Да, не забрал.

— Теперь они, наверное, твои: ведь он все оставил тебе.

— Может быть, и мои, но я не стану требовать их.

Бидди презрительно фыркнула:

— Если потребуешь, он еще возьмет да и в суд подаст — с такого станется. Знаешь, даже как-то не верится, что он еще совсем молодой парень. С виду-то он постарше моего Генри, а ведь Генри уж под сорок.

Тилли ничего не сказала на это, но про себя подумала: «Какова же жизнь там, в этой Америке, если она способна до такой степени изменить человека?» То есть изменить внешне, ибо внутренне — она ощущала это — Мэтью оставался таким же, каким был всегда: избалованным, самоуверенным, высокомерным. Он должен был главенствовать всегда и во всем, подчинять своей воле каждого, на кого только падал его взгляд, а тому, кто противился этому, приходилось несладко.

Вначале несладко приходилось его нянькам, потом ей. В школе, где он учился, учителям и воспитателям удалось немного прибрать его к рукам, однако ненадолго — студент, изредка наезжавший в Мэнор навестить отца, был по определению его бабушки «выскочкой». Но это определение было не совсем точным — в отличие от подлинных выскочек, Мэтью принадлежал к своему классу не потому, что поднялся из низов, а по рождению. А это были абсолютно разные вещи.

Прошла неделя. Выпало много снега, потом он подтаял, и дороги превратились в грязное месиво. Но сегодня дул холодный ветер и с самого полудня температура падала все ниже. «Если это продолжится, — подумала Тилли, — к вечеру, похоже, ударит мороз, а завтра дороги станут скользкими, как стекло».

Сказав себе, что работа — лучшее лекарство от одиночества, Тилли все эти дни трудилась, не покладая рук, с рассвета до самой ночи, прерываясь только для того, чтобы покормить сына и приготовить что-нибудь перекусить для себя. Снуя вверх и вниз по деревянной лестнице, она перенесла на чердак все книги — по ее подсчетам, около двух тысяч томов — и принялась укладывать их начиная от того места, где стропила смыкались с полом и куда ей приходилось забираться чуть ли не ползком.

Тилли решила, что передняя, не занятая книгами, будет служить ей спальней; главную комнату она полностью освободит от книг, а бывшую спальню мистера Бургесса превратит в кабинет. С прицелом на это она отобрала книги, которые собиралась оставить внизу, чтобы иметь их под рукой, ведь когда закончатся хлопоты в домике, у нее будет только одна забота — ребенок, появится свободное время, которое нужно будет чем-то занять. А что может быть лучше чтения и самообразования? Мистер Бургесс похвалил бы ее, узнав, что она собирается и дальше развивать полученные от него знания. Иногда Тилли становилось не по себе при мысли, что ей придется постоянно быть одной, что не с кем будет поделиться своими успехами…

Она не видела никого из обитателей Мэнора уже четыре дня, и это было довольно странно. Еще она удивлялась тому, что ребенок, ее любимый малыш, и заботы о нем все же оставляют место в ее душе для потребности в общении с другими людьми. Но, тем не менее — это был факт, и он порождал у нее чувство вины.

Тилли взглянула на сына. Он мирно посапывал в своей корзине. В печи ярко пылал огонь. Тилли сделала в комнате небольшую перестановку, перестирала все занавески и накидки, разложила на каменном полу, через равные промежутки, пять из шести ковриков, ранее находившихся у нее, наверху, и в спальне мистера Бургесса: комната стала выглядеть гораздо уютнее.

Сняв платье, в котором она занималась домашними делами, Тилли надела другое — фиолетовое, из рубчатого плиса. Это платье очень нравилось Марку, а мистер Бургесс любил повторять, что оно очень идет ей. Переодевание в середине дня вошло у Тилли в привычку с тех пор, как она стала обедать вместе с Марком. До того, как началась их связь, она всегда ходила в форменном платье прислуги. Но в тот день, когда она впервые села за стол с Марком, он сказал: