Белая голубка Кордовы - Дина Рубина

Смешно: он всех, всех их мог воспроизвести — одних занесколько недель, других — за пару часов. Ну, ничего, дайте время, дайте время…Лет через пять все вы будете гоняться за немногими, найденными именно ЗахаромКордовиным, работами Петрушевской, и за атрибуцией будете обращаться к нему,специалисту по этой, сильно возмужавшей в цене, художнице.

Он отправил еще два похожих письма знакомым экспертамаукционов «Bonhams» и «Tirosh»… безумно довольный собой и ситуацией, помоталсяв носках взад-вперед по ковровому покрытию пола, обдумывая ходы по осторожномувнедрению в натуральную, мало кому известную биографию художницы некоторыхсобытий века, некоторых, вполне могущих быть когда-то связей, писем и, главное,картин… Вот на этот проект, на его начальную стадию, не грех пожертвоватьоставшиеся дедовы холсты.

Дед, ты слышишь меня? Ты меня чуешь? Я благословляю тебятысячу раз со дна этого невежественного, безнравственного и алчного мира!

В Толедо он всегда останавливался в отеле «Альфонсо VI».

Загодя звонил администратору, просил оставить его номер,угловой, двести одиннадцатый. Этот постоялый двор был довольно затрапезен, хотяхозяева гальванизировали его несколькими псевдо-старинными сундуками (потертаякожа, медные замки-заклепки), развешанными по стенам гербами герцогов и принцеви парочкой сверкающих в лобби рыцарских лат, с выпяченной грудью изаостренными, на манер волчьей морды, забралами на шлемах. Впрочем, дом на горке,напротив Алькасара, и вправду был очень стар, о чем свидетельствовали настоящиечерные базальтовые камни подвальных стен. (Сейчас в подвале размещался роскошныйобеденный зал в средневековом стиле, хотя на завтрак подавали все тот жевездесущий круассан, с маслом и повидлом.)

Словом, ему нравилось думать, что, дед, возможно, если и неживал здесь, то явно бывал, а может, отсюда и постреливал.

В просторной комнате с черными балками по беленому потолкуне было ничего специфически гостиничного: вместительная кровать уютной семейнойспальни, три разностильных старых кресла с высокими кожаными спинками инеудобными жесткими подлокотниками; вечно прихрамывающий стол (под правуюзаднюю ногу инвалида он подсовывал ортопедический каблучок из свернутогоосьмушкой блокнотного листка); наконец, задвинутый в нишу, где прежде быладверь, старый и кособокий платяной господин, небрежно запахнувший полы.

И такой вид с балкона, что в первые мгновения у него всегдазанимался дух.

Это была едва ли не самая высокая точка обзора — не считаяАлькасара, само собой.

Конференция начиналась завтра, в 10 утра. В расписании,разосланном участникам, его доклад шел вторым.

Минут сорок он раскладывал и развешивал одежду в шкафу,расставлял в длинной, бело-кафельной ванной щетки-расчески, бритву,лосьон… — всегда устраивался обстоятельно и с удовольствием, особенно взнакомых и обжитых, хотя бы мимолетно, местах. А эта комната была как раз такимместом.

Затем спустился вниз и дошел до меркадо — был вторник,торговый день. Там, как обычно, купил в знакомой лавке сизых и крупных, каксливы, с влажными трещинами, маслин; два сорта сыра: острого «вьехо», с резким,до слез, запахом — который ему нарезали толстыми темными ломтями, — инемного «манчего», самого расхожего ламанчского сорта. К этому добавил пятокпомидор, полкраюхи любимого своего деревенского хлеба, «пан де пуэбло» и,наконец, сразу три бутылки «Фаустино VII», красного вина из Риохи…

Попутно обсудил с хозяином лавки свойства некоторых вин: «Явижу, вы предпочитаете красные из Риохи или Риберы дель Дуэро, сеньор? Вы и впрошлый раз покупали „Фаустино“, не правда ли? У меня отличная память. Тогдахочу обратить ваше внимание на „Пуэнте де Аро“, оно тоже из Риохи, или, вот,„Сеньорио де Вреда“ — из Риберы дель Дуэро. Зачем вам брать три „Фаустино“ —попробуйте и то, и это… Слишком большая верность в винах так же вредна, как и влюбви… Есть еще хорошие красные сухие — „Дориум“, „Абанда“… Нет? Ну, какзнаете…»

Обычно в первые дни в Испании он цеплялся чуть не к каждомувстречному с разговорами, с наслаждением прокатывая по нёбу звуки испанскойречи, выуживая из случайных перепалок незнакомые региональные словечки,приставая за разъяснениями, ревниво прислушиваясь к самому себе: не убыло ли?нет ли протечки в драгоценном сосуде? крепнет ли, настаивается ли со временемтерпкое вино? До сих пор помнил странную обиду когда, впервые оказавшись вИспании, обнаружил, что говорит на языке образца тридцатых — ведь общался он вПитере и Москве с «испанскими детьми» теткиного круга и их потомством, а тедавно покинули родину. Приехал — а тут даже приветствия другие: не «салют», а«ола»…

Наконец вернулся в отель — всегда торопился успеть к этомучасу, для того и гнал всю дорогу: с первыми признаками усталости небосвода онусаживался на балконе с вином и закусью, и держал свою вахту заката,прослеживая все стадии перевоплощения города и неба за эти часы.

Перед ним на близких планах высились, еще освещенныесолнцем, пеналы колоколен монастыря святой Исабель и церквей Сан Лукас и СанАндрее. Справа рогато-кружевной, стрельчатой глыбой ожидал преображениякафедральный собор, пока еще глухой, серовато-песочный… На дальнем холмекраснела темным янтарем мощная цитадель Семинарии. Внизу и далеко вокруг наразных уровнях коробились розово-серые, пестрые, с ревматическими суставами настыках, длинные макаронины старых черепичных крыш… Ближайшие полчаса солнце ещебудет держать город под прицелом, неохотно сдавая позиции. Еще будут мягкомерцать розоватые кирпичные стены домов с вмурованными в них булыжниками — нидать ни взять панцири гигантских черепах в кирпичной кладке, или спинки твердойореховой скорлупы: классический образец стиля «мудехар», мавританское наследиеИспании.

Но по мере убывания пурпура и граната в бутылке «ФаустиноVII» все больше солнца будет перетекать в нижние слои облаков, словно бынаполняя длинную глубокую рану заката в темно-зеленом теле небосвода.

…Надо было выехать сегодня гораздо раньше, он и хотел — ужочень на сей раз допекла Марго со своим клокочущим ором. Уезжать надо былопрямо на рассвете, тем более что она сама его и разбудила: он проснулся оттого,что кто-то грузно опустился на скрипучий стул у его постели.

— Спи, спи… — глухо проговорила Марго. Он открылглаза.

Ссутулившись, она глыбой сидела рядом — вздыбленная рыжаягрива, необъятный халат поверх ночной сорочки.

— Ну, что? — спросил он.

— Не спится…

Он привык к таким ее появлениям и знал, что сейчас грянетсессия воспоминаний на тему «а хорошее было времечко!». Вздохнул и приподнялся:неудобно валяться при даме. Она мощной лапой ткнула его в грудь.

— Да лежи ты! Можешь и глаза закрыть, я только побудумаленько рядом, я ж по тебе скучаю, по дураку такому. Здесь же не с кемсловечка молвить. Ничего, что я не во фраке?